Том 1

Георг. Они, вероятно, не упирались бы, если бы их не подстрекали. Если бы вы, Томас, их не подстрекали. Они были тупы и довольны. А теперь они кричат о «чести» и «человеческом достоинстве». И они несчастны.

Томас. Да, это я подстрекал их. Я разбудил в них недовольство. Я ненавижу тех, кто довольствуется малым. Во всех бедствиях на свете виноваты те, кому не нужно многого.

Георг. Вы как будто только что говорили о смирении? Странное смирение. С винтовками и бомбами. Не кажется ли вам порой самому, что это — та же гордость, только замаскированная?

Томас. Когда я вижу человека бедного, опустившегося, то не разницу между ним и собой я замечаю; нет, я чувствую, что сам нисколько не лучше его. Я знаю, что мы — братья, и отношусь к нему по–братски. Это и есть мое смирение.

Георг. Братья. Ерунда. Гете и какой–нибудь людоед не братья. Одного среди тысяч я, может быть, признаю братом. С единственным я могу общаться, пожалуй, даже приду ему на помощь. А масса, множество, человечество вздор.

Томас. Вы не думаете, что созерцателю, стоящему над человеком, вне человека, разница между так называемой духовно развитой личностью и массой должна казаться до смешного ничтожной? Животное развилось в человека, а вы не допускаете, что духовно неразвитый человек может преодолеть одну крохотную ступень и подняться к нам, развитым? Я верю в это, Георг.

Георг. Верить в человека — это теперь модно. Дешевая, удобная мода, каждый может следовать ей, она всем к лицу. Очень легко смешаться с массой. Трогательно и удобно говорить каждому встречному: ты мой брат. Вы не думаете, что гораздо трудней защищаться, оградить себя от этой бациллы гуманности?

Томас. Здесь уже никакая логика не поможет. Здесь чувство берет верх над самыми логическими доводами. Я не могу сидеть сложа руки, углубляться в размышления, рассчитывать и взвешивать, читать книги и писать драмы, когда вокруг столько горя.

Выстрел в окно.

Томас (вздрагивает). Что это?

Георг. Будда разбит.

Только бы Беттина скорей вернулась. Она поехала в город. И ничего мне не сказала. (По телефону.) Что случилось? Погнались за ним? Прекрасно. Благодарю. (Кладет трубку.) Жаль статуи. Мне она доставляла огромную радость.

Я хочу рассказать вам коротенькую историю, Томас. Однажды Будда подошел к небольшой речушке, на берегу которой жил святой старец. Святой был очень старый и очень святой. Такой святой, что он мог перейти через реку, не омочив ног. Это была его специальность. Он показал свой фокус Будде. Действительно, перешел реку туда и обратно, не замочив ног, и был этим очень горд. Будда сказал ему: «Очень хорошо, сын мой, прекрасно. Но почему ты не переехал на лодке?»

Томас. К чему это вы?

Георг. На свете есть много такого, что нуждается в улучшении. Допустим. Но разве нельзя этого уладить административным путем? Организацией? Для чего утруждать дух, душу? (Тихо смеется.) Почему вы не садитесь в лодку, если вы хотите переправиться через реку?

Двое слуг (вводят оборванца). Это он, господин Гейнзиус. Мы успели его поймать, когда он перелезал через забор. В полицию уже позвонили.

Георг. Оружие у него отобрано?

Слуга. Да. Вот оно.

Георг. Прекрасно. Он останется здесь до прихода полиции.

Слуга. Вы хотите остаться с ним вдвоем…

Георг. Здесь еще господин Вендт.

Слуга (не то испуганно, не то презрительно). Господин Вендт! (Слуги уходят, покачивая головой.)

Томас. Почему вы стреляли?

Оборванец. Он назвал нас подлецами. Зверь и тот кусается, когда его разъярят.

Георг. Гм…

Оборванец. Вот вы стоите здесь, ухмыляетесь, потому что вы отделались благополучно, а я попался. Но погодите, придет другой и уже не промахнется.

Георг (смотрит на него, ходит взад и вперед перед осколками, затем неожиданно). Уходите скорее. Не то полиция застанет вас здесь.

Оборванец (вытаращив глаза). Что? Я могу…

Георг. Вот выход. Сверните направо, там начинается лес…

Оборванец (ухмыляется). Ну, спасибо. Очень благодарен. (Исчезает.)

Томас. На жесты вы мастер, Георг.

Георг. Неприятно запирать зверей в клетку. Только и всего. А вы, Томас, любите сильные эффекты, признайтесь. Мои заводы стоят, мои статуи разбивают вдребезги, в меня самого стреляют. Ваши доводы не лишены силы. (Вспышка света.) Автомобиль. Наконец–то Беттина. (Очень любезно.) Простите мою агрессивность. Ни я вас, ни вы меня не переубедите. К чему тогда спорить? У меня, впрочем, перед вами преимущество: вы меня, как личность, не признаете, а я вас — признаю.

Беттина входит: бледная, окровавленная, лицо перевязано;

ее поддерживает под руку горничная.

Георг (бросается к ней). Что случилось, Беттина?

Беттина (горничная и Георг усаживают ее в кресло). Ничего, дорогой. Пустяки.

Горничная. Они бросали в машину камнями. Мы были уже у самой виллы. Осколки стекла попали в лицо.

Георг. Бегите же. Звоните врачу.

Горничная уходит.

Георг. Беттина. Милая Беттина. Очень больно тебе? Чем тебе помочь?

Беттина. Ничего, дорогой, ничего.

Томас (медленно приближается). Беттина.

Георг (вспылив, по тихо). Уходите. Я ненавижу вас.

Томас (с усилием поворачивается, делает несколько шагов к выходу). Прощайте.