Только для нас

У нее слезы на глазах, тянет руку ко мне, молит:

— Отдай…

И я, вместо того, чтоб поделиться, резко дергаю ее на себя и жадно приникаю губами к ее губам, щедро делясь яблочным вкусом и понимая, что она — вкуснее. Сочнее.

От ее губ невозможно оторваться, невозможно перестать хотеть ее целовать, все сильнее и сильнее. Ветка жалобно стонет, упираясь ладонями мне в плечи, наверно, упрашивает оставить ей хоть немного… её. А я не могу.

Мне слишком хорошо, чтоб отпускать. Чтоб оставлять.

В какой-то момент Ветка перестает сопротивляться и позволяет брать себя так, как мне нужно. И я пользуюсь этим, беру. Так же жадно, как до этого яблоко грыз.

И не могу наесться, насытиться ею.

А затем знакомые жесткие лапы появляются на тонких плечах моей подруги, и смотрится это не чужеродно, а горячо. Такой дикий контраст, кайфовый, торкающий чистой дозой предвкушения порочного, такого уже знакомого сладкого беспамятства.

И Тим говорит, спокойно и веско:

— Делиться надо, брат.

Я смотрю, как он целует мою женщину, и понимаю, что мой названный брат прав. Делиться надо. Такой кайф, такую сладость надо делить с тем, кто ближе самого близкого. И это правильно. Это так, как должно быть…

Я тянусь к молочно белой коже, желая оставить на ней свои следы, чтоб видно было, чья это женщина, кому принадлежит…

И просыпаюсь.

Рывком сажусь на кровати, с полминуты тупо пялюсь в яркое синее небо за окном, вытираю пот с загривка.

Кошусь на кровать, где в сбитых простынях прячется моя женщина.

Она спит, совершенно обессиленная, замученная, во сне чуть приоткрывает натертые губы… И выглядит так горячо, что мне невольно хочется продолжить. Воплотить сон в явь.

В конце концов, почему нет?

Из ванной слышится шум душа.

Тим, наверно. Кому еще тут быть?

Мужественно переборов дикое желание продолжить то безумие, которым мы тут занимались несколько часов подряд, встаю и, обмотавшись простыней, топаю в кухонную зону делать кофе.

Нужна передышка, хотя бы на пожрать.

Да и Ветку мы укатали, конечно.

Пока делаю кофе, все кошусь на розовую пятку, виднеющуюся из вороха простыней, торопливо отворачиваюсь, силой воли тормозя в голове картинки, как иду обратно и мягко кусаю эту пяточку, бужу Ветку и трахаю ее, сонную, измученную, длинно и сладко. А потом выходит из ванной Тим… И все становится опять красным от затмившего нас троих безумия…

Варю кофе, усмехаясь печально своим мыслям.

Надо же, как бывает.

Осознаешь, что двинулся, а сделать ничего не можешь. Говорят, есть четкое разграничение в мозге, когда человек в один момент со всей ясностью понимает, что на грани и в следующее мгновение ебнется. И вот это осознание — самое страшное, что может быть. Когда на волоске от… И точно знаешь, что ничего не сделать, никак не изменить ситуацию.

У нас троих, похоже, именно такая грань.

Или мы уже за ней?

Как определить, еще в сознании или уже все? За пределами его?

Где точка отсчета?

На том берегу, где мы вчера догнали нашу Ветку и утащили за собой в адское пекло, в котором варились все эти пять лет?

Здесь, у меня дома, когда, вернувшись от Кабана и увидев, как Тим трахает мою женщину, не оттащил его, не набил рожу, а содрал с себя шмот, упал на колени, молча приподнял возбужденную Ветку за подбородок и просунул ей в губы палец?

Или еще раньше, пять лет назад, когда смотрел на нее, мокрую, испуганную, неверяще хлопающую слипшимися от дождя и слез ресницами… Смотрел и не остановился? И Тима не остановил?

Теперь и не поймешь. Теперь только жить с этим. Принимать это. Как сумею.

Нет другого выхода.

Вода в душе перестает литься, и на пороге появляется Тим, замотанный в полотенце.

Увидев меня у кофеварки, кивает и молча садится на барный стул.

Я ставлю перед ним кофе, сажусь напротив.

Мы пару минут тупо пьем кофе, не спеша разговаривать, пожалуй, впервые после всего случившегося оставшись друг с другом один на один.

Я смотрю на своего названного брата, понимая, что уже нет той бешеной ярости, ревности, жажды отобрать свое, доказать, что я лучше, я — единственное, что нужно выбирать…

У него на плечах царапины. И у меня такие же. А еще у меня засос на груди, рядом с сердцем.

Ветка — очень темпераментная. И горячая. Кто научил? Сколько у нее было мужчин… После нас?

Отворачиваюсь, отхлебываю еще кофе, пытаясь приглушить ярость в груди.

Надо же, как интересно.

То есть, к каким-то мифическим мужикам я ее ревную, а к Тиму уже нет, получается?

Когда это прошло? В какой из разов?

— У нее есть жених, — Тим, как всегда, читает меня, словно открытую книгу, понимающе скалится на глухое рычание, поневоле вырывающееся из глотки.

— Какой еще, к хуям, жених? — и нет, я не дурак. И даже помню, что на пальце у нее кольцо вполне однозначного вида. Но все равно… Никакого жениха, блять!

— Обычный, — Тим спокойно пьет кофе, щурится на летний день за окном, — московский. У нее все хорошо там.

— Это когда ты успел узнать? — а вот тут мне ревниво. То есть, с ним она поговорила… А со мной? А я?

— Утром, — кивает Тим, подтверждая мои ревнивые догадки, — когда ты к Кабану уехал. Что там, кстати?