Только бы не

— Похотливый сосунок тебе не поможет, — выдаёт вердикт. — Таким, как он, срывает крышу от любой недоступной бабы, и они гоняются следом, пока не получат своё. Он никто, тряпка, пустое место. Я надеялся, что ты образумилась, но очевидно, нет. Когда наиграешься, звони!

Он достаёт из кармана визитку и разглядывает меня, ищет подходящее для неё место. Находит. Указательным пальцем поддевает верх джинсов вместе с трусиками и засовывает визитку внутрь. Картонные углы покалывают кожу там, где всё сухо и мертво.

Он уходит.

И тогда я просыпаюсь от гипноза и рвусь вслед за ним. Он не спешит, но я всё равно не успеваю. Поскальзываюсь в грязи, почти падаю. Мир идёт волнами, будто мы с ним существуем в разных реальностях. Я двигаюсь в замедленной съёмке, и в каждом кадре — безуспешный рывок к обидчику, чтобы растерзать, растрясти, наказать за гадкие слова и поступки.

Он не верит, что я выживу. Не верит, что я смогу.

Он презирает мою боль, мою жизнь. Ломает меня каждой встречей. Отпускает меня, потом находит и ломает снова.

Он знает, что я бегу за ним, но не оборачивается. Не боится удара в спину. Садясь в машину, бросает: — Одумаешься, сообщи! — и даёт отмашку шофёру.

Я слежу за удаляющейся машиной, потом кидаю визитку в грязь, втаптываю её, втираю до чёрной массы.

Я никогда ему не позвоню. Никогда. Будь он проклят!

Только в подъезде, в его смрадной одинокой тишине я прихожу в себя. Красное марево гнева рассеивается, и постепенно просыпается разум. Выйдя обратно во двор, я выкапываю визитку из липкого месива, рву её на части и несу домой в грязной руке. Не хочу оставлять улику. Свидетели нашей встречи могут её достать. Могут узнать многое, моё прошлое.

Проходя мимо скамейки, бросаю на неё горсть грязи, чтобы он больше туда не сел. Чтобы не вернулся.

Мужчина, преследующий меня всё это время. Мэр моего родного города. Отец моего бывшего ученика.

Дмитрий Волинский.

Я докажу, что Волинский не прав.

С этой мыслью я вхожу домой, с ней же ложусь спать. Таль не похотливый сосунок, наоборот, он настоящий мужчина. Да, он порывист и настойчив, но разве не положено бороться за желаемое? Таль заботливый, страстный, он искренне хочет мне помочь. Будто в подтверждение моих мыслей, приходит сообщение.

«Ты сегодня ночью работаешь?»

«Да, работаю, но не беспокойся, я доберусь сама»

«Я буду ждать у подъезда»

Когда я спускаюсь вниз, зябко ёжась от ночной свежести, Таль уже держит шлем наготове. Даже предлагает помочь с уборкой, но я отказываюсь. Пока я работаю, он спит, прислонясь к дереву, потом отвозит меня домой. После вчерашней несдержанности он чувствует себя виноватым, поэтому не навязывается. Мы заходим в подъезд, и я вижу немой вопрос в его глазах.

Я в нерешительности, и тогда Таль проводит кончиками пальцев по моей щеке и улыбается.

— У меня крыша из-за тебя съехала, прости дурака! Я уж было отчаялся, и тут ты призналась, что я тебе нравлюсь… вот я и сорвался. Я буду терпелив, обещаю.

Таль улыбается. Если я попрошу, он уйдёт, не станет настаивать.

Я смотрю на пустую скамейку перед домом. Комки грязи всё ещё на ней, лежат напоминанием. И предупреждением.

Откладывать нельзя, пора сделать выбор: либо я доверяю Талю, либо нет. Если доверяю, тогда скажу ему правду, и мы со всем справимся вместе. А если не смогу довериться, то придётся уехать. Денег мало, но придётся.

Бежать или довериться. Довериться или бежать.

Глядя на скамейку перед домом, я принимаю решение. Оно даётся с трудом, со странным щелчком внутри, будто лопнул канат страховки.

Я ловлю взгляд Таля и киваю. Веду его наверх.

От волнения я ступаю как по облакам, спотыкаюсь. Я так не волновалась, даже когда теряла девственность. Возможно, я бы не решилась на близость с Талем, если бы не вчерашняя стычка с Волинским. Если бы он не оскорбил Таля, не назвал его похотливым сосунком. Я подавляю в себе мысль, что делаю это назло, пытаюсь доказать обратное. Прячу крамольную мысль туда, где не слышу её занудный голос.

Таль не похотливый сосунок, он действительно хочет мне помочь. И меня хочет. Всю. До конца. Поэтому он и горяч, и порывист, и ревнив.

Мы крадёмся в квартиру, чтобы не разбудить хозяйку. Пока я принимаю душ, Таль устраивается в моей постели.

Я возвращаюсь в комнату, мои руки дрожат. То, что сейчас произойдёт, может стать началом нового, концом старого и отпущением грехов. Я готова к этому.

За окном рассвет. Теперь я езжу в забегаловку к половине четвёртого, и сейчас уже почти шесть утра. Талю скоро на работу, но он не торопится. Лежит поверх одеяла полностью одетый и смотрит на меня. Он ждёт моего решения. Сам при этом прячет сбившееся дыхание, ведёт блестящим взглядом по моим влажным после душа ногам и ждёт.

А я смотрю в окно. Хочу выглянуть и снова убедиться, что на скамейке никого нет. Или наоборот, пусть Дмитрий будет там, и тогда я закричу во весь голос: — Вот видишь?! Ты не прав! Таль заботливый, он возит меня на работу по ночам. Это начало новой жизни! Мы со всем справимся!

А потом лягу рядом с Талем и позволю ему получить удовольствие, потому что это максимум, на что я способна.