Толчок к размышлению, или Все о сортирах

Когда-то режиссер Владимир Мотыль, у которого я провел с неделю на съемках «Звезды пленительного счастья» в Иркутске, сказал мне, вернувшись из экспедиции: «Жаль, вы не задержались у нас ещё на пару дней. Нам устроили прекрасную экскурсию в городскую тюрьму. В умывальной комнате охраны почти над самым рукомойником там висит замечательный плакат: «У чекиста должны быть пламенное сердце, холодная голова и чистые руки. Дзержинский».

Возвращение церкви былой её собственности, увы, тоже не обошлось без печальных инцидентов. Вот и диакон Андрей Кураев корит журналиста Якова Кротова за строки: «Община пошла на самозахват части помещений, учинив акт вандализма — разбив все туалеты в техникуме». «Унитазы, кстати, — замечает Кураев, — стояли в алтаре. Но «актом вандализма» оказалось не устройство туалета в алтаре, а то, что верующие прекратили его функционирование…» На мой, увы, сугубо мирской взгляд, вандализм и то и другое. Кто знает, может, и унитазы, хоть на какое-то, ну, скажем, потребное для восстановительного ремонта время, могли бы пригодиться. Но, видно, ничего уж тут не поделаешь. Таков уж темперамент нации: из крайности — в крайность, и каждый раз все с той же нетерпимостью: «До основанья, а затем…»

Этот случай рассказал Аркадий Кольцатый в видеоинтервью, снятом Мариной Голдовской[7] в начале 90-х в Лос-Анджелесе. Кольцатый — классик, один из первых кинематографистов, удостоенных ордена Ленина, оператор многих фильмов, и в частности снятого в сталинские годы «Великого гражданина», призывавшего к непримиримой борьбе с классовым врагом. Из его послевоенных работ более всего известна «Карнавальная ночь».

Так вот, где-то в начале 30-х работали они с Владимиром Вайнштоком (позднее они вместе снимут «Детей капитана Гранта») в Беловежской пуще. Зима. Холод. Теплый туалет — один на всю округу. В местном НКВД. Ребята общительные, прихватили пол-литровую, зашли к начальнику, поставили на стол, познакомились, поговорили, ну, естественно, и освидетельствовали местные достопримечательности. Потом не раз снова заходили, по-прежнему с бутылкой. Начальник сразу понял, почему киношники так полюбили его общество, но не обиделся и даже как-то пошутил на этот счет. Мол, надо бы ещё один стакан поставить — для унитаза. Он тоже вроде как член компании.

Спустя несколько лет Кольцатый встретил того начальника на улице в Питере — оказалось, его перевели сюда на работу. Постояли, покурили, поговорили. На прощание тот сказал:

— Знаешь, мне тут часто списки на подпись приносят. Ну, я людей-то не знаю — я и подписываю. А вас-то я знаю. Увидел — обоих вычеркнул.

В общем, повезло ребятам. Что в Беловежской пуще был теплый туалет. Единственный. В НКВД. И нам тоже повезло. А то не было бы в нашем детстве ни «Острова сокровищ», ни «Детей капитана Гранта», замечательных, романтических, полных веры в победу правды и справедливости.

«В 30-е годы Сталин озаботился созданием положительного образа первого в мире социалистического государства. Для этого, в частности, по распоряжению вождя был приглашен французский писатель Андре Жид. Принимали его по высшему разряду, показывали самое лучшее. После путешествия по СССР он, как и ожидалось, восхищенно описал увиденные достижения советского строя. Не понравились ему только туалеты, о чем он тоже сообщил. Француза поразила даже не отвратительная грязь советских туалетов, но то, как они устроены. Сталин в СССР издавать книгу запретил, и отнюдь не из-за мелочи. Заграничный писатель обнародовал тайное тайных: то, что наравне с организованным голодом и лагерями составляло один из механизмов подавления личности. Тоталитарный строй основан на унижении людей, на их психологическом подавлении, чему как раз и было подчинено устройство советских туалетов.

В СССР воспоминания А.Жида опубликовали только после сталинской смерти».

Из статьи А. Букина

«Унижение двумя нулями»

(Алфавит. 2000. № 28).

В дневниках великого нашего ученого Владимира Ивановича Вернадского (засев за его труды и книги о нем и его наследии, понимаю, какого поистине леонардовского масштаба эта фигура) подробно описано его пребывание, к счастью недолгое — два дня 14–15 июля 1921 года, — в застенке ЧК на Шпалерной.

«В тюрьме попадаю — в темноте — в камеру 245; ватерклозетный запах, три постели, где спят, один предложил примоститься рядом на скамье и табуретках; решил сидеть до 8 (было, должно быть, около 4-х), когда утром один из арестованных обещал освободить койку. Впечатление пытки. Прикорнул, вынул подушку. Тяжелый запах клозета. Окно открыто, но воздуху недостаточно. Это уже настоящее не только моральное, но и физическое истязание. К утру начал писать бумагу в ЧК обо всем этом, настаивая на допросе… Но оказалось, нельзя писать по начальству до среды, а я был арестован в четверг, решил писать старосте, вызвал доктора, решившись требовать перевода из клозета.