Тогда придите, и рассудим

– Хочу поговорить с тобой. Быть может, что-нибудь и найдем.

– Будем говорить.

– Иногда буду спрашивать я, иногда ты, как обычно. Ладно?

– Согласен. По очереди?

– Не обязательно. Я начну.

– Начинай.

Лекона глянул на Фораму. Тот покачал головой, на лице его было страдальческое выражение, рука поднялась и резко опустилась. Лекона еще не понял, но Хомура уже выключил звук.

– В чем дело, физик?

– Этот голос… я просто не смогу говорить всерьез. Он разговаривает голосом ребенка…

– А-а… Простите, мы не учли. Нам вот нравится так. Ничего, голос мы сейчас изменим. Секунду. – Хомура осторожно повернул один из лимбов на пульте. – Вот. Теперь все будет в порядке.

* * *

Все это было так не похоже на воспоминания, что Мин Алике захотелось спросить:

– Мы что – вернулись обратно?

Она не спросила, но, наверное, достаточно ясно выразила сомнение своим лицом, первыми неуверенными движениями после выхода из корабля; здесь не было, правда, развалин, наоборот, никакого жилья не виднелось поблизости, не очень широкую поляну окаймляли деревья. Но уж очень не похожи были эти деревья на те, что виделись ей в моменты углубления в память, и слишком уж напоминали они то, что так часто приходилось видеть там, на Старой планете: понурые ветви, серая, запыленная листва, и не радость источали эти деревья, а уныние; было так, словно ты ехал в гости к молодому, полному сил человеку, но где-то что-то сдвинулось во времени – и ты вдруг нашел его одряхлевшим стариком. Невеселой получилась встреча…

Мин Алика отошла на несколько шагов от мягко приземлившегося корабля и хотела было опуститься на траву (так часто в мыслях садилась она на густую, сочную, мягкую траву, забрызганную красными, желтыми, синими пятнышками цветов!), но вовремя увидела, что и трава была не та – поляна сильно облысела, показалось Мин Алике в то время, как она, всматриваясь, понемногу узнавала: да, она не впервые оказалась здесь, именно отсюда ведь ее отправляли на Старую одиннадцать лет назад, и именно эта поляна всегда вспоминалась ей как последний привет родного края; но, Господи, как все изменилось, и трава росла, казалось, из последних сил, готовая в любой момент сдаться и увянуть, пожухнуть, пожелтеть, рассыпаться прахом… Мин Алика глубоко вдохнула воздух. Странным был запах: не тот, городской, запах нагретого бетона и металла, от которого никуда не уйти было там, но и не запах вольной, ничем не стиснутой жизни, какой помнился ей, с каким нераздельно были связаны ее детство, юность, все, что она успела прожить и пережить здесь. Запах был таким, как будто не так давно что-то сильно горело поблизости, успело уже погаснуть, и даже сам запах гари уже выветрился – и все же что-то от него осталось, и это оставшееся угнетало и перебивало все остальное и не давало ничему пахнуть в полную силу. Какой-то тяжелый, неживой запах это был, не такого ожидала женщина от родной планеты, и действительно, в пору было воскликнуть: «Да куда вы в конце концов меня привезли?»