Тогда придите, и рассудим

Настроение в Высшем Круге было, откровенно говоря, не самым лучшим. Кое-что шло не так, как предполагалось. Не так, как полагалось бы. Как должно было. Не так. Скорее – наоборот. И даже не это заставляло членов Круга нервничать, а то, что было очень трудно объяснить все логически. Начиная с того, что, по всем канонам, решение о переходе к активной обороне должно было бы даться людям труднее всего: как-никак, различные этические, моральные, культовые даже соображения и предрассудки, заповеди какие-то, упорно коренящиеся в подвалах сознания каждого человека, должны были помешать, заставить сомневаться, колебаться, спорить – с самим собой и с другими – и наконец принять неизбежное решение с видом сокрушенным, главою потупленной, свидетельствующими о том, что мы, собственно, были против, нам все это никоим образом не нравится, однако обстоятельства оказались в данном случае сильнее, логика событий – мощнее, мы просто-напросто вынуждены были в общих интересах – и потому не судите строго. Вот как должно было бы все происходить по правилам игры и по законам хорошего тона. На самом же деле получилось, что решение было принято (чему свидетелями мы оказались) сразу, без вздохов, без трагического заламывания рук и даже без предисловия относительно того, что мы, мол, долго думали, прежде чем решили, а просто: Первый Гласный отлучился к своему школьному наставнику на кристаллической схеме, задал вопрос типа: что больше – дважды два или дважды четыре? – получил недвусмысленный ответ, возвратился к заседавшим и объявил решение. Электронный мудрец, с которым Первый советовался, не анализировал – и не его это было дело, – откуда взялось «дважды два» и откуда – «дважды четыре», да и сам Гласный оценивал элементы ситуации таким именно образом не потому, что сделал такой подсчет, а непроизвольно – вернее всего, потому, что так ему хотелось, так он привык думать, и все вокруг него думали точно так же, и предшественники его мыслили так, и потомки, надо полагать, тоже будут считать, что если у тех – дважды два, то у них уж никак не меньше, чем дважды четыре. Итак, он вышел и провозгласил; и никто не усомнился в справедливости решения не потому даже, что сызмальства был приучен к дисциплине в их многоступенчатом мире, в котором бег по лестнице был основным содержанием жизни (как у тех бедняков, что зарабатывают на жизнь, быстро взбегая перед любопытствующими путешественниками по крутым склонам древних пирамид), а потому, что и сами они думали точно так же, и каждый знал в глубине души, что если бы именно он оказался в тот миг на месте Первого, то решил бы точно так же. Ибо это решение было и масштабным, и престижным, и историческим – а противоположное не было бы ни первым, ни вторым, ни третьим, и за первое решение спрашивать никто не станет, потому что будет не до того, дел и так останется невпроворот, а за противоположное решение тут же спросили бы все, начиная со Вторых и Третьих Гласных, давно считающих, что и им пора ступить на самую вершину горы и нацарапать там свои имена. Так что у людей все было в порядке. Казалось бы, как только главный рубеж останется позади, больше никаких помех ожидать не придется: оставшееся было, как говорится, делом техники. Однако техника-то вдруг и стала приносить неприятности, тем самым лишний раз доказывая, что машинный интеллект никак не сравняется с человеческим, ибо формальной логикой он, может быть, и владеет, но множество тонкостей, самых причем важных тонкостей, ему остается недоступным. Сперва об этом как-то не подумали, но когда Верховный Стратег с несколько озабоченным видом доложил, что его хваленый электронный Полководец что-то заартачился и до сих пор даже не приступил к разработке конкретной диспозиции по данному ему приказу, всем, кто слышал, как-то сразу пришла в голову одна и та же мысль: что машине до человека еще как далеко!

– Куда же вы, так сказать, смотрели? – не очень дружелюбно поинтересовался Первый. – И в чем, собственно, дело? Если в нем неисправность – устраните ее побыстрее, и дело с концом.

– Там все исправно, – отозвался Верховный. – Однако сам, так сказать, образ мыслей машины…

– Машина мыслить не может! – пресек Первый попытку Верховного Стратега оправдаться. – Если же там кто-то мыслит, то это наверняка люди, которые ее обслуживают. И если они стали мыслить чрезмерно или не в том направлении, то их надо срочно заменить, а мы потом спросим с кого следует за то, что именно такие люди оказались именно там, где им быть никак не следовало.

– Не в этом дело, Го-Мар Первый, – упорно продолжал сопротивляться Верховный Стратег. – Просто с самого начала машина задумана так, что для выработки плана действий ей нужно определенное количество различной информации.

– Не понимаю, – сказал Первый. – Что, у нас даже уже и в информации недостаток, что ли? А коли так, посадите два десятка или две тысячи, или сколько там потребуется журналистов, и пусть дают столько информации, сколько будет нужно.