Точка Зеро

— Если тебе интересно мое мнение, — она безошибочно повернулась в ту сторону, куда минуту назад перебралась я: находиться на одном месте было невыносимо тяжело, — могу сказать. Религия Мазды и христианство имеют много общего. Настолько много, что жрицы Анахиты смогли передать свою святыню и знания христианским монахиням. Возможно, именно в этом и был божественный смысл. А теперь давайте все-таки вернемся к книге, иначе никогда не закончим.

Пересказывать все, что переводила нам мать Алионора, было бы слишком долго. Да и ни к чему. Космогония и сотворение человека действительно схожи во всех религиях. Однажды Создателю стало одиноко в темноте, и Он решил обзавестись компанией. Чтобы было кого любить и от кого принимать любовь. А еще — чтобы люди радовались жизни и любили друг друга. Чем больше любви — тем лучше. Но увы, что-то, как говорится, пошло не так.

Почему-то мы привыкли представлять всемогущество чем-то вроде циркового фокуса: раз — и из ниоткуда вдруг появилось все. На самом деле творение — это преобразование уже существовавшего в новое. Кто его знает, что там было раньше

— какая-то материя или абсолютная пустота, в общем, неважно. Важно, что для преобразования идея соединилась с творящей, рождающей энергией. Мужское начало с женским.

— Вы хотите сказать, что творение или творчество — это роды? — невежливо фыркнул Тони.

— Я хочу сказать, что творение — это соединение мужского и женского начал, — повторила аббатиса. — Если тебе угодно сравнивать с жизнью тела, то замысел творца, будь то Бог или простой художник, — это зачатие, а процесс создания — да, беременность и роды.

— Выходит, Анахита — это женская ипостась Мазды? — предположила я.

— Можно сказать и так, — кивнула мать Алионора. — Аредви Сура Анахита не отдельная сущность, а продолжение сущности Мазды, творческая, рождающая ипостась. Однако у Заратуштры она является всего лишь одним из низших божеств- язатов, ответственным за воду, мудрость и медицину. Но более всего — за плодородие, поэтому ее причисляют к древним Матерям богов. Что же касается творческого начала, его стали связывать со Святым Духом — Спента Майнью.

Последние слова я расслышала с трудом — сквозь пространство, поскольку через мгновение уже была рядом с Мартином. Он все так же лежал в постели без сознания, и пот стекал крупными каплями по его лицу. И снова Билли обтирал его влажной тканью, бормоча что-то себе под нос. И снова я кружилась вокруг Мартина, как мотылек, бездумно и упорно летящий на свет. Его тело тянуло меня к себе — и тут же отшвыривало, как будто у магнита внезапно менялся полюс.

Измученная и обессиленная — хотя, казалось бы, как может быть обессиленным существо без тела? — я возвращалась каждый раз обратно и обнаруживала, что мать Алионора отправилась по своим делам, а Тони сидит где-нибудь в углу с бессмысленным выражением лица и жрет, чавкая и сопя, роняя куски и пачкая одежду. Или — хуже того! — ублажает себя, запустив руку в штаны.

Все ночи теперь я проводила в Стэмфорде — даже когда безумная жажда телесности на время отпускала меня, сменяясь тягучей липкой тоской. Выбирая из двух зол, я предпочитала быть рядом с Мартином, нежели слушать грязную брань слоняющегося по обители Тони, который целыми днями искал, что бы еще съесть. Или сломать. Или разбить. Когда его захватывала другая страсть, он пытался лапать монахинь или паломниц, но это было все равно что обнимать статуи. Женщины его, разумеется, не видели и застывали на месте, когда Тони оказывался на их пути и распускал руки.

Я ловила себя на том, что никак не могу вспомнить лица Тони. Пыталась воскресить в памяти нашу первую встречу в библиотеке Скайхилла, первое свидание, то, как я пришла в его квартиру над гаражом и мы первый раз занялись любовью, — и ничего не получалось. Эти воспоминания казались такими далекими, словно все произошло столетия тому назад. Его смутный облик расплывался, и я видела лишь искаженное злобой лицо Маргарет.

Я ненавидела ее. Ненавидела женщину, которая дала жизнь длинной череде моих предков. Женщину, которую полюбила и которой так хотела помочь. Женщину, жизнью которой жила, чьи тонкие черты каждый день видела в зеркале… Хотя прекрасно понимала, что ненавидеть ее нет причин. Ее обманули и использовали. Использовали ее желание жить и любить. И уж тем более я не имела права ненавидеть ее за то, что сейчас происходило с Тони. Но ничего не могла с собой поделать.

Больше всего меня пугало, что мы можем не успеть прочитать книгу до полнолуния. Я даже приблизительно не могла представить, что должно произойти в этот день — или в эту ночь, и поэтому даже не пыталась строить догадки. Но уже само это слово — «полнолуние» — приводило меня в необъяснимый ужас. Должно было случиться что-то чудовищное, я в этом не сомневалась. Аббатиса намекала, что нам предстоит принять какое-то решение, но я знала: это будет выбор между кошмарным и… еще более кошмарным.