To the start (СИ)

На двадцатый день рождения купил тебе кольцо — ничего такого, просто тонкий обруч из белого золота и небольшой скромный камень — большего я не мог себе позволить. Ведь хотел подарить весь мир, а тебе и не надо ничего — разве что я да эта крошечная квартирка на окраине Лондона.

Мать горевала без меня, слала письма стопками на работу, а я их даже не читал. Не вернусь — так решил. Родители не обрадуются, когда узнают, с кем я решил связать свою жизнь.

Ты никогда не спрашивала о моей семье. Думаю, ты прекрасно все понимала. Грязнокровка — это как клеймо — на всю жизнь. Отец увидел нас вместе в книжном, а вечером я получил известие от адвоката, что был вычеркнут из семейного завещания. Смешное там, конечно, было завещание: почти все забрало Министерство. Но писем от матери, насквозь пропитанных ее слезами, я больше не видел.

Я смотрел на тебя, думал, что хочу дать тебе все в этом мире. Винил, кого попало. Квартира казалась мне ужасно маленькой, недостойной тебя — то ли дело Малфой-мэнор. Но эта дорожка закрыта.

Работа стала для меня в приоритете. Деньги, деньги, деньги — все, о чем я думал. Ты терпеливо ждала, когда я одумаюсь, плакала, когда я не видел. Нет, правда, я никогда не видел, как ты плачешь.

Здесь до сих пор тобой пахнет — веришь? Закрываю глаза, вдыхаю, пропускаю через себя — дурманит в тысячи раз сильнее любого алкоголя.

Все, что нам нужно, — это еще немного денег. Еще немного, еще и еще. Ты говорила, что счастлива, что любишь меня, и совершенно неважно, сколько золотых у меня на счету в банке. Но я не верил. Как можно быть счастливым здесь, в этой до неприличия крохотной квартирке? И, видимо, ты поверила мне. В итоге я оказался прав — и ненавижу себя за это.

Поднимаюсь. Слегка пошатывает; на душе как-то паршиво. Стараюсь не смотреть направо — кофейный столик, на котором ты оставила кольцо и записку с тремя словами: «Я устала ждать». Оно до сих пор там лежит, нетронутое, как и все в этой квартире. Кроме, разве что, трех картин с букетами цветов — подарок твоей подруги детства. Сорвал их в приступе ярости, разорвал вклочья — и, одумавшись, заботливо вернул на место в первозданном виде. Но теперь как-то не так — зачем я только их трогал?

Nobody said it was easy

Никто не говорил, что будет легко

Oh it’s such a shame for us to part

О, так жаль, что мы расстаемся

Nobody said it was easy

Никто не говорил, что будет легко

No one ever said that it would be this hard

Никто ни разу не сказал, что будет так тяжело

Oh take me back to the start

Вот бы вернуться к началу

Ты ушла, оставив в моей душе пустоту. А я, глупый, самонадеянный болван, из сил выбивался — пытался доказать, что ты мне не нужна. Эта пустота, черная дыра, поглощала меня, пожирала, засасывала в черную-черную бездну. Деньги, девушки; девушки, деньги — не самый лучший отрезок моей жизни. Не хочу его вспоминать. Лишь скажу, что ни одна из них не смогла согреть мое сердце, заново запустить его — ты вырвала его с корнем, хладнокровно забрала с собой, похитила, моя милая Гермиона. А знаешь, когда я это понял? Когда очнулся? Сто пятьдесят шестой выпуск «Ежедневного пророка» от июля две тысячи пятого, ваша свадебная фотография на полразворота. Гермиона Грейнджер и Рон Уизли сочетались законным браком, совет да любовь вам!

Помню, что очнулся я дома, у матери на коленях. Так глупо и так по-детски. Но отчего-то мне казалось, что она все понимала, что ждала меня.

Ты оставила девичью фамилию — всегда хотела казаться независимой. Интересно, Грейнджер, а мою фамилию ты бы взяла? Гермиона Малфой — немного непривычно, но, уверен, ты бы освоилась. Закрыв глаза, представляю, как дрожали бы уголки твоих губ, как заливались бы щеки румянцем каждый раз, стоило мне назвать тебя по своей фамилии.

В феврале две тысячи шестого на пороге Малфой-мэнора появилась Астория Малфой. Кроткая, покладистая, красивая — фамильная черта всех Гринграссов. Старшую украл Забини — со школьной скамьи слюнями истекал по строптивой красотке Дафне. Насколько я знаю, не все-то у них так гладко: слишком часто за последние несколько лет мы пересекались с ним в барах. Но он, дурак такой, любил ее, а еще больше — их жаркие примирения. Потому всегда возвращался.

Астория — чистокровная тихоня невеста — сразу полюбилась моей матери, а мне не доставляла хлопот. Все остались довольны.

Бесчисленное множество рамок, а там — мы с тобой. Влюбленные и до безобразия счастливые. В груди противно защемило, словно кто-то попытался сковырнуть запекшуюся корочку на неполностью зажившей ране, — ты все эти колдографии оставила. Все до одной, будто бы они никогда ничего для тебя не значили. Правда, я так и не смог отыскать подаренный мною кулон — ты в нем хранила записку, в которой я пригласил тебя пойти со мной на выпускной бал. Ты забрала его, да? Чересчур сентиментальная, чтобы избавиться от бесполезной бумажки, но недостаточно — чтобы забрать совместные колдо.