То, что было вчера

Он все время думает о сыне, который, странно, вырос почти без него. Вот уже и усы у него появились над верхней губой, усы-пушок, и прав, конечно, доктор, когда говорит, что семья у него отличная. Мало ли что могло быть с другой за столько лет? А лет прошло — ни много ни мало — тысяча. Но сейчас не об этом мысль. Есть Женя, есть сын. К ним надо вернуться. Выходят же другие, вот и доктор сейчас обещает. На этот раз все должно быть хорошо, все. Он даже не знает «их», — ужасное это слово для него! — своей квартиры, в которой он никогда не был…

Виктор Петрович взял лист бумаги, конверт, ручку и вышел в коридор, чтобы не беспокоить соседа. Он, сосед, увы, трудный пока. Заговорит, и все неразумно, нездраво. Конечно, и сам Виктор Петрович был когда-то таким, сейчас он прекрасно понимает это, но именно сейчас ему нужно сделать другое.

В коридоре, рядом с ординаторской, он пишет письмо домой:

«Милые, родные мои! Ругаю вас страшно. Знаю, что сигареты, которые вы мне вот уже многие годы привозите, даются вам нелегко. Знаю, в частности, про грибы. Собираете, сами не едите и еще на рынок носите, чтобы выручить какие-то несчастные рубли. Потому ругаю и себя. Но поверьте, я исправлюсь. Доктора обещают мне выход в жизнь. Пора! Столько лет прошло! Хватит! Или я — капитан, или… Конечно капитан! Мы еще послужим! И я — не в отставке…»

* * *

За окном — дымка. И если посмотреть на море, то над ним тоже дымка. Она поднялась над берегом, над морем и прибрежными соснами, и все равно над нею в ясном небе летали самолеты — транспортные, пассажирские и военные.

Доктор отошел от окна и сказал:

— И все-таки, друзья, я его выписываю. Вы скажете, неразумно. Нет, я уверен. И должен добавить, что случай с «профессором», как его называют, увы, не только коллеги по болезни, а и девочки наши из младшего персонала — не уникальный. Виктор Петрович пробыл у нас двенадцать лет. Мы с вами что-то делали, и до нас — делали. Но рядом была семья — жена и сын. Жена все годы — прядильщица. И сына вырастила, и любовь у него к отцу сохранила. Хотя и перебивались они с сыном… Но и про сигареты для Виктора Петровича никогда не забывали, даже когда у него… В общем, не пускал я их к нему… Думаю, что они сделали больше, чем мы…

МУЗЫКА

Командировка. Собор. Орган. Лекция. Университет. Бах. Ульяновский оркестр. Эстонский хор. Латышский ансамбль скрипачек. Гендель. Чайковский. Гайдн. Бетховен. Бородин. И совершенно неизвестные прежде, даже по фамилиям, Экклс, Регер, Франк, Букстехуде.

Музыка. Когда он любил ее? И не понимал, а тут… Прелюдия и фуга Ре мажор.

* * *

Странно, зачем он приехал сюда? Командировки были и прежде, но деловые — на заводы, где доводились спутники и корабли, дважды — на космодромы. Там было все ясно. Или успех, или неудача. После успеха была радость. И награды, которых он получил больше, чем за все годы войны. Успехов больше, чем неудач, но неудачи ранимей.

А вообще командировок было не так уж много. Когда у тебя лаборатория и ты отвечаешь за нее, разве вырвешься? В отпуск и то раз в три-четыре года. А отпуск — это тоже работа, самая счастливая. Формулы, опыты — все, что не успеваешь сделать на службе. Да и нельзя сделать. Там рядом люди, а для своего ты должен остаться один на один с самим собой. Лучшее у него получалось как раз в такие часы, дни и недели, если они были.

И вот — эта командировка.

В гостиницу не пустили, сказали:

— Может быть, что-нибудь завтра…

И правильно сделали.

Не будешь объяснять, кто ты и что, а если подумать всерьез, то приезд для одной лекции и каких-то неясных пока встреч и бесед вовсе не повод, чтобы тебя устраивали в чужом городе.

Права суровая администраторша!

Он и сам спрашивал об этом, когда не соглашался на командировку:

— Зачем?

Но сказали:

— Надо! Понимаете, надо. Вы — самый, вы… Там нужны именно вы!

Вечер и за полночь он бродил по заснеженному и какому-то очень не похожему на русские городу.

Нет, конечно это не так. Не совсем так. Хорошо, что в руках у него только папка с мелочами, а то кто-то советовал ему взять чемоданчик.

Город был чем-то похож на холодный Ленинград, и на Париж, если о нем можно судить по кино и телевидению, и на что-то очень древнее, особенно в старых своих улочках. Средневековье? Может, и так…

Но сыпал снежок, сыпал тепло и ласково, и старые улочки с фонарями и лампочками над подъездами, с полуосвещенными окнами и мрачными стенами были красивы.

Почему-то он вспомнил Юру, Гагарина Юру, своего младшего доброго друга, которого сейчас уже нельзя называть просто по имени, и подумал: «А он ведь, кажется, не был здесь?..»

И еще подумал: «Черт с ними, что не пустили в гостиницу! А я — тут!»

Ради этого и в самом деле стоило сюда приехать.

Выбравшись из каких-то улочек-переулочков, кривых и мрачных, он попал на площадь и увидел огромную церковь-собор. Она была высокая, даже ночью, устремленная ввысь, и чем-то очень знакомая.

Чем?

Да, были такие же. Где? В годы войны?.. Да, в годы войны. В Германии, в Австрии, в Венгрии, в Чехословакии? И там такие соборы, но этот собор…