То было давно…

Герасим, закусив, оделся. Он и Козаков вынули из мешков большую кучу свернутых веревок с привязанными к ним лоскутами красного кумача. Взвалив их на плечи и захватив ружья, Герасим сказал:

– Ну, теперь, значит, мы придем сюда в полночь.

И оба ушли. Видно было в окно, как они выехали на розвальнях со двора и, проехав мост, завернули в лес.

Часа в два ночи залаяла собака, и в дом вошли Герасим и Козаков.

– Ну, пора вставать, – сказал Герасим, – самовар сейчас подогреем, погода хороша, тихо.

– Что же, волков видел? – спросил Коля Курин.

– Волков-то? – засмеялся Герасим. – Как же, и-их сколько. Глаза прямо горят…

– Да неужели?.. – удивился Коля, – глаза горят… вот так штука.

– Что ты, Николай Васильевич, нешто их ночью увидишь?..

Когда мы пили чай, услышали – снова залаяла собака, и на крыльце послышались шаги. В дом вошли крестьяне, поздоровались с нами. Им всем налили по стакану вина и дали капусты, колбасы, калачей. Они сели у стола на лавках и пили чай. Герасим угощал их, посмеивался и был как начальник.

Это были загонщики – облава.

Павел Александрович написал на бумажках номера: «1», «2» и т. д., завернул их в трубочку, Герасим положил их в шапку, встряхнул и поднес нам. Мы вынимали бумажки; мне попал пятый номер.

Долго мы шли на лыжах по лесу. Пройдя оврагом, поднялись к горке. Едва светало. Лес был осиновый, крупный, по буграм заросль. С ветвей падал снег.

Герасим остановился и вынул из мешка белые балахоны с рукавами. Мы их надели и тихо пошли за ним на лыжах. Герасим приставил палец ко рту. Справа я увидел на снегу в кустах красный кусок кумача, подальше другой. Недалеко он остановил меня и с другими пошел дальше.

Стою и смотрю: сугробы, глубокий снег, чаща. Вдруг далеко передо мной, в лесу, раздался крик: «А-а-а, э-э-э, уа-ы-ы-ы!.. у-у-у… э-э-э…» Кричал загон, и стучали палками. Слева раздался выстрел. Вдруг вижу – недалеко передо мной стоит большая серая собака, держит морду вниз, к снегу, и два круглых глаза смотрят на меня пристально. Цвет волка такой же, как стволы осин. «Ах, ты, – думаю, – волк, ты не хочешь жить с человеком…»

– Волк, – говорю, – лесная ты собака…

Волк стоял как вкопанный, как видение.

– Беги ты! – крикнул я.

Он сразу прыгнул высоко вбок, в сугробах вильнул сильной спиной, взвился у красной тряпки и перемахнул через бечевку.

Слева раздались частые выстрелы. Крики загона смолкали.

– Схо-ди-и-и-и!.. – кричал Герасим.

Убитые волки лежали в снегу. Их было три. Подойти я не мог, так ужасен был от них запах. Далеко слышно было в предутренней заре, как где-то далеко, в деревне, выли и лаяли собаки. Павел Александрович убил двух волков, Козаков одного, а Василий Сергеевич убил зайца.

Едучи со мной на розвальнях, Герасим, смеясь, сказал мне:

– А ты, Лисеич, что-то сплутовал… Пропустил волка. Я кады тетиву сбирал, то видел – он был около тебя. Что-то ты согрешил?

– Смотри-ка, – говорю я Герасиму, – что это? Смотри – у дома лесника народ… солдаты.

– Да, – сказал Герасим, всмотревшись, – и впрямь. Чего это?

Подъезжая к воротам дома лесника, мы увидели: толпится народ. Наши убитые волки лежат в снегу перед окнами дома. Стоят урядник и двое солдат.

Когда мы вошли в горницу, я увидел за столом старика – белого как лунь, со стриженными бобриком волосами. Исправник. Большой и полный. Стояли урядник и солдаты в черных шинелях. На скамейке сидели два молодых парня, бледные, подавленные, опустив голову. Руки их были прикованы цепью одна к другой.

– Охотники! – сказал исправник, когда мы вошли. – Очень приятно. Из Москвы? Я тоже в молодости баловал охотой. Волков пристрельнули, поздравляю. А вот мы вам тут беспокойство сделали, да… Ваши-то волки что, а вот эти-то молодцы позверее их будут. Вот эти два дурака. Убили няньку-старуху. Шесть гривен денег взяли. Ах, дураки, стервецы!

Исправник выпил чай и, отодвинув стакан, стал что-то писать.

На кухне увидел сестру лесничего. Она плакала.

– Что вы, Маша, вы знаете их?

– Нет. Это нездешние… Как же жалко старуху… Няня была у священника…

– Веди! – крикнул исправник.

Звякнули шашки у солдат, и два парня, оба наклонив головы, вышли из горницы лесничего. От ворот двинулись подводы, окруженные солдатами.

– Где же брат? – спросил я Машу про лесника.

– Уехал с ними, деньги повез. Эти самые-то, которые ходили тут… Третьего не поймали.

– Тяжелая история, – говорю я.

– Да… Это тоже волки… – сказала Маша. – Только те лучше. Ночью я вот сижу тут, мне и видно: месяц светит. Придет волк и сидит у ворот, вот тут. Красивый, глаза так красным огнем горят. Я ему в подворотню-то вынесу, брошу поесть. Он меня знает. Большой. Вы его не убьете… Я ему в окно погрожу пальцем, слушается – уйдет…

Павел Александрович готовился ехать ночью, при луне, на охоту с поросенком. Делал репетицию, испытание поросенка – как он кричит. Вертел ему хвост, и так вертел, что поросенок орал прямо благим матом. Так орал – что его вытащили на двор. Лошадь, стоявшая у ворот, услыхав поросячий ор, бросилась во всю прыть к реке и опрокинула сани.

– Никак нельзя, – сказал Герасим, – это что ж такое? Поросенок орет – чисто зверь какой.