То было давно…

– А кто его знает. Я ходил глядеть – не видать ничего, темно… Чисто лошадь, а никого нет.

Все замолчали. Странный стук продолжался.

– Вот и Новый год, – сказал приятель Василий Сергеевич. – А у вас, Константин Лисеич, – всё эти штучки. Стучит, а что стучит – неизвестно. Вот попробуйте-ка теперь в полночь в эту беседку, пойдите-ка… Тогда узнаете Новый год.

– А что же это стучит? – спросили профессора.

– Вот пойдите, попробуйте – узнаете тогда. Это вам не философия…

– Эдакое дело, – сказал в это время вошедший в комнату Феоктист. – Вот ведь! Ах, дурак, баран-то! Ведь он мешает Новый год встречать, я его в беседку и посадил. Ишь, скучает, ну и долбит в дверь рогами. Сейчас пущу.

И Феоктист ушел…

Охота на волков

После Нового года, хотя день прибавился на час и солнце повернуло на лето, а зима пошла на мороз – стужа большая, крещенские морозы, – я получил письмо от лесничего. Зовет на охоту. Волки. В Старой Сечи восемь штук, а у Грезина – шесть.

И сразу я увидел его дом у большого леса, двор за огороженным забором, кругом – никого, глухо. Хорошо у лесничего.

Читаю приятелям письмо.

– Помню я Лемешки… – говорит приятель мой, Василий Сергеевич, – там такая чащура, не пролезешь.

– А я что-то не помню, – говорю я.

– Как же, там бочаги глубокие. Еще вот он, – показал он на другого приятеля моего, Николая Васильевича Курина, – помните, когда мы окуней ловили, говорил, что он щекотки не боится…

– Какой щекотки? – удивился Николай Васильевич.

– Вот видите, – сказал Василий Сергеевич, – забыл. Ты же говорил, Николай, что женская щекотка тебе нипочем и на русалок тебе плевать. А там русалки живут.

– Какая ерунда. Мало ли что говорится… – сказал Коля Курин. – И какие теперь зимой, в такой мороз, русалки… Я бы с удовольствием с вами поехал. Только я не охотник. Возьму ружье… восемь волков… это, брат, разорвут в клочья…

Дали телеграмму псковичу Герасиму, что едем. День и час отъезда назначен на Ярославском вокзале.

Павел Александрович Сучков приехал на вокзал с большим длинным ящиком: в нем проверчены дырья. Там сидел поросенок. Это значит – охота с поросенком…

– Что же это у тебя, Павел, – говорю я, смотря в ящик, – что-то поросенок-то велик. Это целая свинья.

– Довольно! – сказал строго Павел Александрович. – Мне шутки ваши надоели.

– Какие шутки, не надо его брать, он замерзнет дорогой.

– Оставь. Довольно. Я одеяло взял для него.

Когда утром приехали на полустанок, встретили нас возчики. Лес покрыт инеем, мороз. Раннее утро, еще у входа на вокзал горели фонари. Так тихо… Охотники в валенках. Зашли в вокзал. Никого. Буфетчик заспанный, увидал, говорит:

– С приездом вас.

Пьем чай с пеклеванным, на дорогу выпили коньяку «Три звездочки» Шустова.

– Ах, барин, – говорит буфетчик Николая Васильевичу Курину, – я вам башлычок дам в дорогу. А то вы опять ушки отморозите…

Едем. Скрипят полозья розвальней. Едем лесом. Всё запушило инеем. Желтые лучи утреннего солнца освещают верхушки елей. Внизу дорога под горку. Показалась мельница, сугробы. Она какая-то бедная, жалкая, не то, что летом. Темнели колеса мельницы среди седых обледенелых глыб. Глухо лаяла собачонка, когда мы проезжали, и слышно было, как на задней подводе, где ехал Караулов, захрюкал наш поросенок.

У дома лесничего встретили нас лесничий, жена его, сестра, Герасим и Козаков. Все рады. Самовар готов. Лежанка топится. Нигде на свете нет таких деревянных домов, с таким теплом и уютом, как в России. И нет такого сердечного, душевного приветствия.

Сейчас – угощение. На стол ставят всё, что есть. На кухне выпустили поросенка. Он сейчас же принялся за еду и, хрюкая, подняв мордочку, смотрел на нас.

– Велик… – сказал Герасим.

– Это кабан! – заметил Караулов.

– Эти остроты ваши… прошу бросить, – нетерпеливо сказал Павел Александрович.

– Да ведь это чего?.. Не серчай, Пал Ликсаныч, – говорит Герасим, – здесь волки на его не пойдут, на поросенка-то эдакого. Велик… Это он орать-то будет, эдакой-то, на весь лес, и волков отгонит.

– Я один поеду с ним на охоту. Я знаю.

Хорошо за столом у лесника. В окно виден огромный лес, стеной идет вдаль. У реки, занесенный снегом, мост. У проруби воткнуты ветки елок. Кустарник по берегу. Зима… В окнах между рам на солнышке на вате цветные шерстинки.

Красавица, сестра лесника, Маша, – нарядная, наливает нам чай. А лесник, еще молодой человек, говорит, улыбаясь:

– Рад я гостям. Написал вам, значит: волки, приезжайте, а вот тут вышло дело похуже волков. Надо ехать мне казенные деньги сдавать, а как их оставить, – показал он на жену и сестру – Жена, сестра, мать-старуха, ребенок… Заметил я, что тут трое похаживают. Кто их знает – чего они? Как уедешь? Женщины одни – боязно. А у погоста, в десяти, не боле, верстах отсюда, с неделю назад женщину убили на дороге. Шла в Грезино. Няньку-старуху убили… Чего бы ни было, боишься… Место глухое, лесное, кругом ни души. В деревне Лемешки есть там у меня приятель, да ведь как деньги казенные доверить. Боязно. Приятель… а кто знает – деньги такое, соблазн.