Тьма знает

Иногда он слышал разговоры отца о спиритических сеансах. В основном это были рассказы о невероятных вещах, о чем-то, над чем можно похохотать. Эти рассказы пробудили интерес у Конрауда, и постепенно он познакомился с различными идеями человечества о жизни после смерти, в частности — с теорией об эфирном мире, в глазах спиритистов столь же реальном, как и наш земной. Когда в смертный час люди отходили в эфирный мир, их душа уносила туда с собой все свойства из земной жизни, например, личность и память, и они становились основной в новом бытии, эфирном теле. Единственное, что человек оставлял в земном мире — мертвое тело, пришедшую в негодность оболочку для души. Во все это верил отец Эйглоу. Он считал, что у него есть некая антенна, открывающая доступ к списку душ в эфирном мире.

— Я всего лишь пытаюсь понять собственного отца, — сказал Конрауд. — Понимаю, что он был не без греха. Я сам первым готов это подтвердить. Если ты не решаешься говорить о таких вещах со мной, то я это хорошо понимаю. Я и сам толком не могу сказать, какого результата ожидаю от этих своих хлопот. Возможно, я пытаюсь лучше понять его. По-моему, я его как следует и не знал.

— Некоторые вещи лучше не ворошить, — ответила Эйглоу. — Ты сам об этом не задумывался?

— Если начистоту, то… — Конрауд замялся.

— Что?

— Это как раз то, что я до сих пор и делал, — сказал он. — Ничего не ворошил. Наверное, я боялся браться за его дело, чтоб не наткнуться на что-нибудь, чего мне лучше не знать. С ним было сложно общаться. Он занимался вещами, которые не выносят дневного света. Я не был уверен, что мне вообще хочется узнать больше о нем самом и о том, почему его постигла такая участь. Может, ему было и поделом? Я полагаю, что у тебя… — Конрауд замолк. — Может, ты и не знаешь ничего о том, о чем я говорю.

— Разница между ним и Энгильбертом заключалась в том, что мой отец был душевным человеком и в жизни мухи не обидел, — сказала Эйглоу. — Напротив, он был ранимый и не выносил, когда к нему лезли. Наверное, оттого-то он и пил. Я долго ломала голову над вопросом, почему он свел счеты с жизнью. Он не оставил после себя никаких объяснений. Накануне он ничем на это не намекал. Никак не показывал, что собирается сделать. Ни маме письмо не написал, ни мне. У нас на руках не было ничего, что бы объясняло, почему он принял такое решение.

— Значит, оно было принято спонтанно?

— Видимо, да.

— Он раньше уже пытался совершить что-нибудь подобное?

— На самом деле, да. Один раз. Много лет назад.

Эйглоу молчаливо смотрела на Конрауда, и он догадался, что она не собирается пускаться в подробности. Здесь он хорошо понимал ее: они были практически незнакомы, и он ощущал, что эта встреча ей неприятна.

— Он продолжал работать медиумом после того, как всплыло их сотрудничество и то, как они дурили людей в годы войны?

— Вообще-то да, но в очень скромном масштабе для узкого круга.

— И у него хорошо получалось? Вступать в контакт с этим… эфирным миром?

— Ну давай, посмейся над ним! — Эйглоу показалось, что она уловила в словах Конрауда насмешливый тон, и она рассердилась.

— Прости, — поспешно ответил он, — я не хотел… я о таких вещах разговаривать не умею. Я совсем не хотел тебя обидеть. Совсем-совсем. Просто у меня нет опыта разговоров на такие темы.

— Он был настоящим ясновидящим, — сказала Эйглоу. — Он давал людям утешение. Не надо смотреть на это свысока.

— В последний раз, когда мы встречались, ты сказала, что ему стало очень не по себе, когда он услышал о гибели моего отца и об ее обстоятельствах. Ты можешь рассказать мне об этом поподробнее?

— Мне это мама рассказала. Она сказала, что его реакция была просто ошеломляющей. Он прямо-таки испугался, и она не знала, чего именно. Он за порог выйти боялся, если мама не шла с ним. Тщательно проверял, заперты ли двери, закрыты ли окна, всегда держал свет в квартире включенным, как будто вдруг начал бояться темноты.

— И он начал себя так вести, когда узнал об этом убийстве?

— Мама считала, что он, скорее всего, боится, что твой папа станет приходить к нему с того света, — кивнула Эйглоу, — и будет его мучить.

— А раньше он когда-нибудь так себя вел? — спросил Конрауд.

Эйглоу помотала головой.

— Он был очень чувствительный и… да, слабовольный, — продолжила она. — Его было легко заставить нервничать, и мама рассказывала, что, когда в годы войны его ославили как фальшивого медиума, он очень долго оправлялся от этого и, видимо, так до конца и не оправился.

— Это потому, что он обладал способностями?

— Да, разумеется, а еще потому, что он никому не желал зла. Не такой он был человек. Его из-за всего мучила совесть, и он все время хотел постараться как следует.

— Его вскрывали? — спросил Конрауд.

— Нет. Не посчитали, что для этого есть причины. Все произошло очень быстро. А почему его должны были вскрыть?

— Не знаю, мне просто в голову пришло. Ты говорила, он пил. Я помню, в нашу последнюю встречу ты сказала, что он уходил в запои.