Тьма сгущается

– Если у вас хватит глупости повторить эти слова, – промолвил альгарвеец чуть слышно, – вы будете сожалеть об этом до последнего своего часа. Я понятно выразился?

«Да он сущий варвар!» – поняла Краста и вздрогнула снова.

Страх, как бывало с ней часто, превращался в похоть. Спальня оставалась единственным место, где Краста обладала хоть малой властью над любовником – и то слишком малой, меньше, чем над другими мужчинами. К счастью для ее самомнения, мысль о том что альгарвейца она попросту забавляет, никогда маркизе в голову не приходила.

– Я, – повторил Лурканио еще тише, – понятно выразился?

– Да. – Краста нетерпеливо кивнула и отвернулась.

Лурканио был женат – об этом Краста знала. Должно быть, супруга его в отсутствие мужа утешалась в родном Альгарве тем же способом, что господин полковник – в Приекуле. «Альгарвейская потаскушка», – мысленно припечатала графиню маркиза, не думая, как могут другие назвать любовницу полковника Лурканио.

– Ну, что-то еще? – поинтересовался Лурканио тоном, каким обычно давал понять, что у него много работы.

Вместо ответа Краста развернулась и вышла. Смеяться ей вслед, как бывало порой, полковник не стал, а, похоже, забыл об ее присутствии, едва Краста поднялась с кресла, что на свой лад было еще унизительней. Краста бурей пронеслась мимо капитана Градассо – тот попытался перевести на старокаунианский какой-то комплимент, но не успел.

С облегченным вздохом маркиза вернулась на свою половину особняка. Натолкнувшись по дороге на Бауску, Краста слегка помрачнела. Но ненадолго. Выдался отличный случай расплатиться со служанкой за то, что та осмелилась затащить в постель мужчину, которого маркиза предпочла бы своему нынешнему любовнику. Конечно, теперь ей придется самой содержать пащенка, но…

– Иди сюда! – распорядилась Краста. – У меня для тебя новость.

– Слушаю, сударыня, – осторожно произнесла Бауска.

– Твой дорогой капитан морозит пятки в ункерлантских снегах, – сообщила маркиза.

Бауска всегда была бледной. Забеременев, она выцвела еще сильнее – горничная была не из тех женщин, кто светится от растущей в них новой жизни. Но сейчас лицо ее сравнялось цветом со стеной.

– О нет, – выдохнула она.

– О да! И не вздумай мне тут в обморок падать – еще ловить тебя не хватало, не удержу. Я это слышала от самого Лурканио, а тот уже завел себе нового адъютанта – безмозглого хомяка, который бормочет что-то на старинный лад. Если захочешь и его пригласить к себе в постель, захвати на свидание словарик.

Теперь Бауска покраснела.

– Госпожа! – укоризненно воскликнула она. – Моско отправили на верную погибель – и это все, что вы можете сказать?

Краста не терпела сцен – разве что в своем исполнении.

– Может, он еще вернется, когда альгарвейцы наконец разгромят Ункерлант, – промолвила она, пытаясь успокоить или хотя бы заткнуть горничную.

К изумлению ее, Бауска расхохоталась хозяйке в лицо.

– Если бы альгарвейцы готовы были расправиться с Ункерлантом вот так, – она прищелкнула пальцами, – чего же они так боятся, когда их отправляют на запад?

– Ну как же! – возмутилась Краста. – Боятся, что не смогут и дальше оставаться в Приекуле!

Бауска закатила глаза.

Если бы не ее состояние, Краста самолично выдрала бы нахалку розгами. На конюшне. Поделом бы.

– Вон с глаз моих! – рявкнула маркиза, и Бауска поковыляла прочь.

Глядя ей вслед, Краста выругалась про себя. Что за нелепая мысль – будто альгарвейцы не смогут победить в Дерлавайской войне! Если уж они разгромили Валмиеру, то и с ункерлантскими дикарями расправятся в два счета… или нет?

Пытаясь рассеять смятение и тревогу, маркиза кликнула кучера и отправилась на бульвар Всадников – пройтись по салонам.

В Бишу весна приходила рано, но приход ее был отмечен лишь одной переменой – дожди, на протяжении осени и зимы изредка проливавшиеся с небес, прекратились вовсе. В любой другой стране погода сошла бы за жаркое лето. Но ветер, дувший с холмов на столицу зувейзинского царства, обещал жару еще более страшную. Хадджадж знал, что ветер сдержит обещание.

Сейчас, впрочем, его более волновали иные клятвы. Министр уже выпил ароматного чая с царем Шазли, закусил медовым печеньем и отведал финикового вина. Это значило, что, по древнему, как время, зувейзинскому обычаю пришла пора заговорить о делах.

– И что нам теперь делать? – поинтересовался Шазли.

Министр иностранных дел пожалел, что его сюзерен выбрал именно этот вопрос. Но Шазли был молод – вдвое моложе Хадджаджа – и требовал определенности там, где его министр давно оставил попытки ее добиться.

– Ваше величество, – со вздохом ответил старик, – безопасней всего было бы придерживаться нынешнего курса.

Царь поправил золотой обруч на волосах – свидетельство его положения. Единственное свидетельство: если не считать нескольких украшений и пары сандалий, больше на монархе не было ничего.

– И мы остаемся прикованы к Альгарве, – заметил он, поворочавшись на мягких подушках.