Гедвиг с Кальпурцием раскаянно переглянулись – они-то хотели как лучше, а вышло, оказывается, мучительство! – и ведьма рассказала, что могла. А что она, собственно, могла? Поделиться догадками, и только. Йоргена пытались околдовать – это он уже слышал. Колдовство использовали черное, основанное на законе подобия. Но не учли, что потенциальная жертва сама владеет чарами, пусть непрофессионально, интуитивно – зато от природы. Всем известно, что при прямом столкновении чар природных и благоприобретенных первые обычно пересиливают, даже если вторые мощнее и лучше отточены. Так вышло и с Йоргеном. Отбился. И не исключено, что недоброжелателя своего убил, потому что следа его Гедвиг найти не смогла, хоть и смотрела на кость, специально ради такого случая раздобытую. (Кальпурций еще удивлялся, зачем она среди дня палит костер и всякую дрянь в него пихает?)
Вот и все сведения, более ли менее достоверные. А дальше – одни вопросы: кто напал, зачем? Был ли это мстительный гамрский аптекарь, хейлиг из храма в Лупце, кто-то из обиженных жителей Хааллы или другой, личный недоброжелатель имелся у ланцтрегера Эрцхольма – поди угадай!
– Если против меня умышляли люди, почему я тогда видел Тьму? – сурово осведомился Йорген.
– Ты видел Тьму? – удивилась ведьма. – Ты не рассказывал…
– Да вы сами слушать не хотели, начинали птичками восхищаться! Да, я видел Тьму, она что-то от меня хотела, звала… К чему это было?
Но и на этот вопрос юная ведьма не знала ответа. Если только предположить, что раз всякое черное колдовство проистекает прямиком из Хольгарда и несет в себе частицу Тьмы, то жертва его может частицу эту ощутить? Не исключено…
Надо заметить, что после описанных выше событий настроение Йоргена резко переменилось к лучшему: дурные сны прекратились совершенно, и тревога ушла, хотя поводов для нее вроде бы даже прибавилось. Но он сказал себе так. На свете великое множество двадцатилетних парней и дев, есть среди них и гораздо более влиятельные, нежели каждый из их троицы, есть наверняка и те, кто, подобно им, решил посвятить свою жизнь делу истребления Тьмы. Так не признак ли это излишнего самомнения – воображать, будто свет… нет, в данном случае уместнее сказать иначе: будто
Так не ему ли уподобились они со своими идеями избранности, добром, злом ли, не суть? Ну попалась в руки волшебная книга, ну показала пару картинок – дело случая. Все остальное было их собственным решением, и не надо искать в простых совпадениях тайный смысл, гадать о том, что смертным постичь не дано. Надо просто жить – и будь что будет! Так решил для себя ланцтрегер Эрцхольм и повеселел. Сохранился где-то в душе червячок сомнений и страхов, но так глубоко заполз, что до поры о нем можно было не вспоминать.
…Вот и остался позади Степной Гарт с его богатыми торговыми городами и аккуратными кочевыми стойбищами, живущими по древним законам гостеприимства: если проходит мимо случайный путник, так нельзя отпускать его, не зазвав к себе на отдых, не накормив и не снабдив всем нужным для дальней дороги. Потому что всякий гость – это посланник богов, он приносит удачу в дом и должен быть за то отблагодарен.
И столько удачи натаскали они в чужие дома и шатры, что для Гедвиг дело кончилось несварением желудка, а Кальпурций почувствовал в один прекрасный день, что на животе у него завязался неприятный жирок.
Один только Йорген обошелся без последствий. Он не выносил даже обычного коровьего молока, потреблял его лишь в самые голодные годы. На кобылье же не мог смотреть без содрогания. Но именно оно, почитаясь великим даром все тех же богов, шло на приготовление большинства гартских блюд, придавая им странный и неприятный для северного восприятия привкус. И вот, чтобы избавиться от нежеланного угощения, находчивый ланцтрегер фон Раух нацепил на себя хаалльские обноски и принялся очень талантливо изображать раба. Его перестали приглашать в шатры, стали кормить на улице пресной лепешкой, против которой он не возражал – отличные лепешки пекли гартские хозяйки в больших, обмазанных глиной ямах. Мечта, а не лепешки! Есть, оказывается, на свете места, где выгодно слыть рабом! Кто бы мог подумать?