Тьма египетская

Страшная головная лихорадка изводила меня все эти дни, и я многое открыл, частично благодаря мудрым подсказкам верховного жреца Птахотепа. Я лежал на голом полу в своём доме и мысленно мстил этой кровавой женщине, и страдал от бессилия, и ждал, когда придут за мною, дабы истребить как ближайшего из друзей подлинного князя. Мне следовало бы бежать, но я не желал, мне не нужна была жизнь, где нет Бакенсети, а вместо него царит ночная женолюбивая обезьяна, на пару с изящной коброй. Первые дни я был ограждён от опасности именно тем, что должно было послужить поводом к моему истреблению. Моей тесной дружбой с бывшим князем. Появляясь рядом с Рехом прилюдно, я как бы подтверждал его подлинность. Каждый раз я предавал своего друга, первый раз по приказу Апопа, а после уж по приказу грязной заговорщицы. Сердце моё умерло, и только надежда на месть заставляла меня ещё ходить по земле. Да, я был бессилен и не знал, как преодолеть охрану, которой окружила себя и Реха госпожа Аа-мес, зная всеобщую к себе и к нему ненависть. Но однажды ночью ко мне явился Нахт, лекарь Бакенсети, и поведал следующее. По ночам госпожа Аа-мес в тронном зале учит своего любовника княжеским манерам. Поскольку никто не должен видеть этих уроков, они там одни, без охраны. Остальное ты знаешь.

Ты вправе судить меня.

Ты сын моего господина, значит, и мой господин.

Если бы ты знал, как я рад, что ты жив и здоров, хвала богам, в которых ты веришь!

О, я не просто уничтожил змею, но тем же ударом вырвал сына Бакенсети из лап гибели! Разве это не награда мне за мою верность!

Мне осталось сделать последнее. Отдать тебя в руки друзей. Пусть я погрешу в данном случае против Апопа, он слишком много отнял у меня, чтобы я доставил ему ещё и этот подарок.

Я бы хотел оставить тебя в своём доме, но мне не уберечь тебя от злых недругов. Я слишком слаб.

Толстяк Тнефахт медленно, с трудом опустился на колени и поклонился, тяжко дыша, до земли мальчику с завязанной тряпками шеей, примостившемуся в углу большого кресла. Лицо у него было бессмысленное, взгляд тусклый.

По знаку поднявшегося визиря в комнату вошли четверо слуг.

61

Верховный жрец Амона-Ра Аменемхет очень изменился за те дни, что прошли после бескровного, но победоносного изгнания гиксосского гарнизона и принародной казни могущественного «царского брата». Внешне он был так же монументален и непроницаем, но внутренние опоры характера покосились и начали крошиться. Первое время ему казалось, что он проскочил самое опасное место на реке своей жизни, вывернулся в последний момент, обвёл вокруг пальца братьев, уже мысленно поднимавших на него свои топоры. Новые фиванские правители парализованы взаимными подозрениями, и, используя это положение, он может потихоньку выкарабкиваться со дна ямы, в которой оказался. Ему казалось, что он ещё может вернуться на свой незримый трон, и предпринимал к этому некие шаги. Са-Амон и Са-Ра были скрытно посланы вслед за кораблём Шахкея, дабы отобрать и вернуть Мериптаха. Лучшие слуги поклялись, что в этот раз удача будет на их стороне. Кто мог противостоять этим гигантам, объединившим свои силы? Кроме того, были произведены громадные жертвоприношения на всех храмовых алтарях, и Аменемхет сам молился Амону более суток без перерыва, прося о споспешествовании в этом наитруднейшем деле. После таких усилий затея не могла не завершиться удачей.

Но, отправив в ночь быстроходную лодку с преданными монстрами, верховный жрец сразу же попал в полосу тяжёлого душевного сомнения. Чем далее, тем сильнее мучило его ощущение, что он нисколько не подобен мощной статуе, уверенно попирающей землю каменными ногами, как о нём твердили все вокруг, и не только льстецы. Ему, наоборот, казалось, что он становится всё более лёгок и парит над землёю, ничуть её не касаясь, не имея в ней никакой опоры. И любой сильный порыв ветра зашвырнёт его за гряду западных гор.

Многочисленные слуги-уши и слуги-глаза доносили ему о мерах правящих братьев по новому устроению городской жизни. И в каждом приказе нового фараона и его воинственного брата Аменемхет видел наступление на свои позиции. Были убраны храмовые писцы с набережных и от городских ворот. Теперь все поступления в город приходили в руки дворцовых чиновников, теперь они вели всему учёт и опись. А тот, кто считает, тот, в конце концов, и владеет. Яхмос своим повелением освободил свои родовые поместья от податей в пользу храма под предлогом, что ему нужны средства для экипировки ещё двух полков, ведь Фивы теперь находятся в состоянии большой войны. Были и более мелкие укусы и щипки, и все они совершались хитро и нагло, так, что на них нельзя было ответить, не обнаружив публично большой вражды между дворцом и храмом. Это было бы особенно неуместно, притом что Камос и Яхмос повсюду и всячески демонстрировали своё благочестие, преданность богам и обычаям своей родины.