Тисса горит

К обеденному перерыву было решено пойти в бюро юридической консультации при социал-демократической партии. Вопрос, кому пойти, формально не ставился, но все единогласно решили: пусть идет старик Шульц. Двадцать восемь лет состоит он членом партии. Работал за одним столом с Бооди. Пусть с ним также пойдет Барабаш, — тот должен быть в почете у социал-демократов: он собирает подписку на «Непсава».

Шульц, по своему обыкновению, чистя рукавом свой котелок, вполголоса разговаривал с Барабашем, рассеивая его сомнения насчет того, не следовало ли бы поговорить сначала с дирекцией фабрики. Надвинув котелок, Шульц сердито торопил колеблющегося Барабаша:

— Если хотим попасть туда еще в этом году…

И без того длинное лицо Барабаша вытянулось еще больше. Опустив голову, покачивая ею из стороны в сторону, как будто она была у него на резиновой шее, подергивая плечами, он мялся, не зная, как ему быть. Наконец решился:

— Пойдем!

Твердым военным шагом, как бы подбадривая себя, он отправился в путь.

В канцелярии юридической консультации дежуривший там толстый, приземистый, начинающий лысеть рыжеватый «товарищ» выслушал внимательно дело. Сначала от Шульца, потом — почти в тех же словах — от Барабаша. Слушал он весьма внимательно. Снял и раза два носовым платком заботливо протер очки в роговой оправе. Казалось, он хотел бы читать в душах своих собеседников, покачивая головой в знак удивления и осуждения, и, с неожиданной для его комплекции живостью, воскликнул: «Эх! Эх!.. Неужели?..» Когда те умолкли, он, облокотившись на стол, подпер рукой голову и даже закрыл глаза, чтобы лучше сконцентрировать свои мысли.

— Да-а… — начал он после минутного раздумья. — Да-а… Есть два предположения. Это совершенно ясно: либо в руках отряда имеются доказательства, что арестованный Бооди действительно является коммунистом, либо таких доказательств нет. В последнем случае снова две возможности: доказательств против Бооди нет либо потому, что он действительно не коммунист, либо он коммунист, но свою коммунистическую деятельность ловко скрывает. Ради упрощения дела, — и ради вас, товарищи, — предположим лучший случай. Предположим, поскольку нет доказательств, что Бооди действительно не был коммунистом. Иными словами, мы возвращаемся к исходному пункту: либо против него имеются доказательства, либо их нет…

Адвокат во время своей речи смотрел поочередно то на Шульца, то на Барабаша. Кончив говорить, снова опустил голову на руки.

— Да, — немного помолчав, начал он вновь. — Да, товарищи, сомнений нет. Существуют только эти две возможности… Давайте разберемся. Взвесим все последствия и обсудим, что можно предпринять. Допустим, что отряд располагает доказательствами, и Бооди действительно коммунист. Не будем обольщаться: если дело обстоит так, арестованный находится в тяжелом положении. Говоря попросту: ему грозит смертельная опасность. Отряды… — тут адвокат огляделся, не оказалось бы случайно в комнате кого-либо чужого, и, убедившись, что никто из посторонних не слушает, закончил почти топотом: — Отряды… Ведь вы, товарищи, отлично знаете, что такое отряды! В этом случае, — он глубоко вздохнул, — в этом случае нет никакого смысла нам вмешиваться. Бооди мы не поможем, себя же скомпрометируем и лишимся возможности действовать в дальнейшем, тогда, когда мы сможем помочь действительно невинно пострадавшим рабочим. Во втором случае… Будем надеяться, что мы имеем дело с этим предположением. В первом случае наше вмешательство было бы бесцельным, во втором — прямо-таки вредным! Это могло бы произвести впечатление, что, хотя доказательств и нет, все же Бооди коммунист. Ибо, если он невинен, ему нечего бояться. Он не бросился бы сюда за помощью. Наше вмешательство как раз послужило бы доказательством виновности Бооди. Но этого-то господа от нас не дождутся! Мы не дадим им доказательств против попавших в беду рабочих. Нет! Этого они от нас не дождутся!

— Значит, вы ничего не хотите предпринять? — спросил взволнованно Шульц.

— Как вы можете так говорить! Мы, конечно, сделаем все, от нас зависящее. Но, разумеется, ничего такого, что могло бы принести вред арестованному, и, тем более, ничего такого, что могло бы скомпрометировать партию…

— Выписывай «Непсава»! — сказал взбешенно Шульц, когда они спускались с лестницы.

— Ты мне это говоришь? — удивился Барабаш. — Так я выписываю ее уже восемь лет.

— Та-ак? Ну, тогда…

И старик Шульц — что с ним редко случалось — грубо выругался.

Мартон рано утром направился к Вере за машиной. Комната была уже прибрана. Пахло свежим хлебом. Вера завтракала. Она предложила Мартону чашку чая. Мартон, принужденно сидя на кончике стула против Веры, застыл в такой глубокой задумчивости, что забыл о чашке, которую держал в руке.

— О чем ты думаешь? — спросила Вера.

Мартон вздрогнул. Лицо его залила краска.

— Что?.. О чем я думаю?..

У него был необычайно беспомощный вид.

Вера громко расхохоталась.

— Я думал о том, как чудесно жить, — сказал Мартон тихо. — Ты даже не представляешь, Вера, как чудесно!

Вера вдруг стала серьезной.