Тисса горит

— Старик Шульц! Брат ты мой родной! Как раз о тебе думал. Честное слово! Как раз ты мне нужен.

Сабо — человек лет сорока, высокий, сутуловатый, с впалой грудью. У него болезненный цвет лица; можно подумать, что он страдает болезнью желудка или печени. На самом же деле это железный человек и о болезнях знает только понаслышке. Охрип он от скверного табака, от которого пожелтели пальцы его рук, то и дело скручивающих самодельные папиросы.

— Пойдем, брат! Ты, верно, знал… ну, как же тебе не знать Иосифа Бооди? Полиция утверждает, что он покончил самоубийством. Факт тот, что его нашли на льду, на Дунае, под мостом Елизаветы, вблизи будайского берега. С завязанными на спине руками, с выколотыми глазами… Самоубийство! Сначала он выколол себе глаза? Потом прострелил лоб? После чего, связав руки на спине, бросился с моста?.. И этот мерзавец… В чем дело, товарищ Шульц? Что с тобой? Выпей-ка стаканчик воды…

Когда, после лекции у кожевников, Андрей — часов около одиннадцати вечера — пришел на квартиру Веры, те трое еще просматривали заметки Мартона. Не говоря ни слова, вновь и вновь перелистывали они эту странную тетрадь. Лаци вкратце рассказал Андрею о случившемся. Андрей слушал его, не сказав ни слова, только кусал губы да пальцами барабанил по столу.

— У кого квитанция от нашей машинки? — спросил он, как только Лаци умолк.

— Это все, что ты можешь сказать? — почти враждебно вырвалось у Веры.

— То, что я хочу сказать, я лучше напишу. Это принесет пользы больше, чем слезы.

— Ты не человек! — возмутилась Вера.

Чтобы предупредить ссору, вмешался Тимар. Его симпатии были на стороне Веры, но он понимал, что Андрей прав.

— В самом деле, Вера! Андрей прав. Мы должны действовать, а не плакать.

— У кого квитанция? — повторил вопрос Андрей.

— Как будто осталась у Мартона, — ответил смущенно Лаци.

— Жаль! Вера, садись к машинке. Вложи столько экземпляров, сколько машинка возьмет. Я обещал Шульцу к утру доставить на фабрику сто листовок. По поводу Бооди. Эти мерзавцы убили беднягу! Я не знал его, но Шульц говорит, что это был честный рабочий, хоть он и не был коммунистом. О подробностях расскажу потом.

— Ну, а Мартон? О нем ты ничего не скажешь? — не унималась Вера, дрожа от волнения.

— О Бооди более срочно. Пожалуй, и более важно, — спокойно ответил Андрей. — Быть может, нам удастся поднять рабочих. Бооди работал на фабрике. А наш бедный Мартон не работал. В этом все дело, Вера!

Вера села за машинку. Слова Андрея если не успокоили, то все же убедили ее.

— Завтра утром найдем адвоката для Мартона, — кончив диктовать, снова заговорил Андрей. — Он почти ребенок. Если не поднимать большой шумихи, может быть, удастся выручить его с улицы Зрини без особых затруднений.

— Из этого ребенка когда-нибудь выйдет стойкий борец, — сказал Тимар.

На следующее утро рабочие, выйдя на работу, всюду нашли разбросанные листовки, — в раздевалке, в уборной, у рабочих столов.

«Знаменитым отрядом Остенбурга арестован и замучен до смерти наш товарищ рабочий Иосиф Бооди. Товарищ Бооди в прошлом в течение многих месяцев пробыл в заключении у белых бандитов в Гаймашкере, откуда он вернулся калекой. Похороны Бооди состоятся сегодня вечером в четыре часа. На похоронах участие представителей от рабочих полицией запрещено».

Подписи не было.

Листовка не призывала к каким-либо активным действиям, но никогда еще на фабрике не говорилось так много о коммунистической партии, как сегодня. И никогда рабочие так дружно, почти единодушно, не выражали готовности что-то предпринять. Непременно что-то предпринять! Но что именно?

У рабочих столов шли оживленные беседы. В пылу возбуждения порой даже забывали понижать голос.

Уборные были переполнены. Там разговоры велись совсем громко.

Во время обеденного перерыва образовались группы. Обсуждали, спорили.

В трактире Барабаш встретился с Сабо. Тот якобы искал работу. Подсев к столику Барабаша, он все время переговаривался с рабочими, сидевшими за соседними столами.

Электрические часы показывали четыре, когда работа на фабрике остановилась. Это произошло не по команде. Рабочие сложили инструменты не одновременно. Сначала прекратили работу два стола. Потом еще два. Затем целый цех. За ним — другой. И так — вся фабрика.

Часы пробили четыре, когда находившийся в коридоре контролер, удивленный внезапно наступившей тишиной, побежал в цех. Он уже было вобрал полной грудью воздуха, чтобы сочно выругаться, как взгляд его упал на лицо ближайшего рабочего — одного, другого, третьего… Ругательство замерло на его губах, голова пошла кругом. На мгновение его охватил столбняк. В следующую секунду он пулей вылетел из помещения. Захлопнув за собой дверь, он облегченно вздохнул и побежал в контору.