Тишайший (сборник)

– Воин Всеславин с сыном. Матвей Тимашов с сыном. Кирилл Горышкин, Петр Сумороцкий, Федор Нащокин, Богдан Чиркин.

Десять голов слетело с дворянских плеч.

Постояли люди, помолчали и тихо пошли с залитой кровью площади.

На дщан быстро поднялся Гаврила Демидов:

– Стойте, псковичи!

Остановились.

– Скажите, как будем дальше биться с князем Хованским? Нет среди нас больших воевод, нет! А дворяне, которые ратному делу обучены, воевать против князя не хотят. Что будем делать?

Молчали.

– Тогда послушайте то, о чем мы во Всегородней избе с ближними моими людьми думали… Выход у нас один – просить помощи в Литве. У нас заготовлена грамота к литовскому королю. Томила Слепой сейчас прочтет вам ее.

– Нет! – глухо сказала площадь.

Гаврила вздрогнул. Это был не крик, не шум, каждый человек на площади сказал «нет» будто бы про себя.

– Почему же нет? – в отчаянии спросил у народа староста.

– Нет! – громко сказали люди. – Не бывать Пскову под Литвой!

– Никто о том и не помышляет! – крикнул Гаврила. – Мы хотим нанять обученных строю иноземных солдат и офицеров. Мы…

– Нет! – взревела площадь. – Порвите грамоту свою!

Гаврила склонил голову перед народом. Взял у Томилы лист с письмом, разорвал его на восемь частей.

Поединок

Донат постучал в дом Прокофия Козы.

Тот обрадовался гостю:

– Заходи. Щец пустых похлебаем.

– Спасибо. Чего хмурый-то?

Прокофий Коза рукой махнул:

– О радостях ли думать?.. Беда за бедой.

– Тяжелое время…

– Тяжелое!.. Больно поздно у Гаврилы в мозгах прояснилось… Хотел воевать, никого не обижая. Все на дворян наших надеялся. Они ведь псковичи. Невдомек, что Хованский пришел под стены на защиту не нас с тобой, а этих самых дворян. Вон и моя жена, как узнала, что дворян казнили, «Злодеи!» – говорит, и к соседке убежала слезы лить… Не пожалела, – у Прокофия вдруг губы покривились, всхлипнул вдруг, – не пожалела Никиту Сорокоума, которого эти дворянчики на погибель кинули. Максимушку не пожалела… А, что там! Всех их надо извести, всех купцов, всех дворян, если победить хотим. Всех! А не то – они нас.

Донат остановил его:

– Погоди! Я к тебе за делом пришел.

– Похлебаем щец, тогда и порешим все дела.

– Я пришел к тебе, чтобы ты свел меня к Зюссу.

– В тюрьму?

– В тюрьму… Он мне должен жизнь отца. Я его вызову на поединок и разочтусь.

– У Гаврилы спрашивал дозволения?

– Его теперь без пользы спрашивать. Молчит. Думает.

– Пусть думает. Может, не поздно еще. Одолеешь немца-то?

– Одолею.

– Я буду сражаться на шпагах! – сказал Зюсс, когда ему предложили выбрать оружие.

Донат владел саблей, шпагу держал один раз в жизни, в ту ночь, на меже.

– Шпага так шпага! – пожал он плечами.

Донат сник. Приготовления к поединку закончились, а он уже ничего не хотел. Он не хотел даже убивать этого немца. Бились на людях. Дело честное.

Зюсс дрался великолепно. Не прошло и минуты, как у Доната появились царапины на левом плече и на кисти правой руки.

«Нужно быть внимательным!» – приказал себе Донат и тут же получил удар в грудь.

Донат упал. К нему подбежали. Он оперся на чьи-то руки и, прежде чем потерять сознание, попросил:

– Немца не трогать! Он мой! Я его вызываю, как только поправлюсь.

Донат сказал это громко и ясно. Потом наступила для него тьма. Целый месяц он никого не узнавал.

Ночью Гаврила был на чердаке Томилы Слепого. Томила писал грамоту.

– Кому? – спросил Гаврила.

– Анкудинову.

– Тимошке? – Гаврила потянул у Томилы грамоту из рук и, не читая, порвал. – Народ запретил нам обращаться за помощью к чужеземцам.

– Нам нужна всего тысяча солдат. Мы купим их через Анкудинова. Они придут, не заходя в город, но с нашей помощью разобьют Хованского, мы с ними расплатимся. И – до свидания!

– Народ нельзя обманывать, – сказал Гаврила твердо. – Его и не обмануть. Все тайное становится явным…

– Гаврила, сегодня все были против нас. Молчуны подняли головы. Недолго и до предательства. Подкупят стрельцов, впустят Хованского…

– Потому и пришел к тебе. Народ недоволен нами. Нужно сделать так, чтоб нам опять доверяли.

– Коровы дохнут от голода, – сказал мрачно Томила, – какое тут доверие.

– Может, в поле под охраной косарей выпустить?

В окошке мелькнула красная зарница.

– Что это? – удивился Гаврила.

– Пожар! Наши враги не дремлют.

– Пойду посмотрю. Горит в той стороне, куда мне нужно по делу.

– Ты один?

– Один.

– А телохранители где? Ночь на дворе.

– Оттого и хожу свободно. Ночью все кошки серые… О косарях подумай.

Гаврила ушел. Он собирался побывать у Пани, сказать ей, что Донат, раненный в грудь Зюссом, лежит у него, Гаврилы. В себя не приходил, но жив.

Пожар был сильный.

Гаврила прибавил шагу. И пришел он туда, куда собирался пойти с пожара, – пришел на пожарище: горел дом Пани.

– Сама подожгла! – говорили в толпе. – Приживальщик побил ее, а она – полячка, гордая. От злости дом свой и сожгла.

– Изменница она! – говорили другие. – Как узнала, что дворяне под казнь подведены, испугалась – и бежать. А дом зажгла, чтоб никто про тайны ее не узнал.