Прошка Коза от неожиданности крякнул, но возражать не стал, а Гаврила радовался: если дворянство псковское будет с посадом и бедными людьми заодно, не усидит Хованский на Снетной горе.
Тут наконец сказал свое слово и Томила Слепой:
– Радостно мне, что сообща решаем мы трудные дела наши. Вот уже какой месяц управляемся одни, без воеводы, без его дьяков, без митрополита и царя. Благословляю я вас, товарищи мои, воины Пскова, на подвиг. Коли мы устоим, верно, быть чуду. Наступит счастливая, богатая жизнь. Крестьяне будут крестьянствовать, а ремесленники – творить ремесло.
– А государь? – вырвалось у Мошницына.
Все поглядели на Томилу. Он улыбнулся:
– А кто был царем, когда Адам пахал, а Ева пряла?
Мошницын закашлялся, схватился за грудь, проворно поднялся:
– Болезнь моя возвращается, грудью я слабый, разотрусь пойду, не то и слечь недолго.
У дома старосту Мошницына нагнал Ульян Фадеев.
– Ох, до чего же тяжелые времена выпали на нашу долю! – чересчур пожаловался Ульян.
Мошницын покосился на Ульяна, промолчал.
Остановились у ворот.
– Поговорить мне с тобой надо, душу отвести, – сказал Ульян.
Мошницын заколебался, но Ульян открыл дверь и первым вошел во двор.
– Будь гостем, – пришлось сказать старосте.
В доме Ульян за хитрыми словами не прятался, сказал открыто:
– Завтра ли, через полгода ли, а Псков распахнет ворота перед московским царем. Тогда от сыску на печи не спрячешься.
Мошницын глядел на Ульяна с удивлением. Ульяну даже страшно стало, не ошибся ли он, открывшись перед ним? Да отступать было некуда.
– Коли хочешь уцелеть, свет мой староста, дай знак туда: ты, мол, в псковском воровстве не своей волей…
– Это какой же знак? – В вопросе насмешка, недоверие и надежда.
Ульян уловил жалкую нотку, уловил и успокоился.
– Подарочек пошли князю Хованскому.
– Это какой же подарочек?
– Тебе видней – какой. А коснулось бы меня, послал бы я князю коровью тушу. У них ведь в стане голодно. А ты, я слышал, вчера корову заколол.
– Заколешь, коли выгон у Хованского и кормить скотину нечем.
– Что верно, то верно, – охотно согласился Ульян и деловито закончил свои речи: – Я сегодня ночью буду у князя, вот и прихвачу твой подарок. Князь, глядишь, не забудет тебя… И мне окажи малую милость. Написал бы ты, староста, грамотку, что вход-выход из Пскова мне по тайному делу разрешен и днем и ночью.
Мошницын усмехнулся вдруг:
– Тушу коровы получишь при выходе из моего дома. Выпустят тебя из города через Михайловскую башню. Там мои люди. А слов я твоих не слыхал. А коли ты попадешься и потянет тебя вспоминать, то на первой же пытке я прикажу вырвать у тебя язык.
Побледнел Ульян, а Мошницын отвернулся от него к иконам и стал творить благочестивую молитву.
Узнал князь Хованский про то, что ему коровью тушу в подарок прислали, ногами затопал:
– Издеваются? Ну, даст Господь мне победу, запоют они у меня Лазаря!
Ордин-Нащокин еле успокоил князя, объяснил, что тут не гневаться нужно, а радоваться. Верхушка псковского мятежа ищет лазейку к спасению. Значит, во Пскове шатко.
Когда же узнал князь Хованский, как завтра задумали воевать его псковичи, подобрел и наградил Ульяна рублем.
Ульян не растерялся, попросил остаться на Снетной горе, но Ордин-Нащокин не разрешил. Во-первых, псковичи, узнав об измене Ульяна, отменят вылазку. Во-вторых, время для измены не подошло, а в-третьих, должен был Ульян отнести во Псков две клетки с голубями. Не простыми – почтовыми. Голубков нужно было доставить Пани, да так, чтоб ни одна живая душа про них не проведала.
И отправился Ульян прежней дорогой в город.
Первый большой бой
Рано поутру распахнулись Варлаамовские ворота, и конница псковских стрельцов поскакала к острожку, где сидел с наемниками Зюсс да псковские дворяне, верные царю. Вел отряд Прокофий Коза. Со стены следили за этой атакой не только пушкари и ополченцы. Велел привести Гаврила князя Львова на стену: пусть полюбуется на свое войско. Князь стоял, насупив брови, – виданное ли дело, чтобы воеводой так помыкали? И вдруг хмурь как рукой сняло: так и впился глазами в поле, а там было на что посмотреть. Из-за деревеньки, отсекая Прокофия Козу от города, вылетели казаки из полка Хованского. Со стороны Снетной горы шел на рысях другой отряд, а из острожка выводил рейтар немец Рихард Зюсс.
Прокофий Коза дрогнул. Стал сдерживать коня. Остановился отряд. Не отступить ли? Да ведь, пожалуй, не дадут уйти. Повернешься спиной – тут тебе и всыплют.
Гаврила-староста увидел замешательство в отряде Прокофия Козы.
– Не пора ли помощь высылать? – с умыслом обратился Гаврила к Бухвостову: Бухвостов стрелецкий голова, он и в осадах сидел, и города брал, а главное – хотелось Гавриле, чтобы понял Бухвостов: доверяют ему новые псковские старосты.
Бухвостову от доверия этого нехорошо стало. Того и гляди, в заводчики мятежа попадешь. Потому ответил Гавриле не сразу, но твердо:
– Пора, Гаврила Демидов, посылай меня на помощь пятидесятнику Прошке Козе.
– С Богом! – обрадовался староста.