Тиран

— Она сказала… может, кобыла… — его снова разобрал смех, и он сумел прохрипеть только: — В течку… две недели назад.

Киний выстроил его слова по порядку, обдумал, и вместо мрачной маски на его лице появилась легкая улыбка.

Солнце не успело передвинуться над морем травы и на ширину ладони, а вся колонна — и саки, и ольвийцы — уже верхом двигалась на север. Киний сменил лошадь и отправился в голову колонны, где ехала Страянка со своим трубачом — пожилой женщиной с суровыми глазами и дубленой кожей; волосы у нее были ярко-рыжие, как у Диодора, какими их помнил Никий с прошлого лета.

Когда он подъехал, Страянка улыбнулась — лучшей из улыбок, какими до сих пор дарила его. Она подтолкнула своего трубача и заговорила с Ателием. Позади захихикали ближайшие саки.

— Она спрашивает — где твой жеребец, Киниакс?

— Скажи, что мой жеребец так огорчен, что на нем нельзя ехать. Он в отчаянии — ты можешь сказать «в отчаянии»?

Как переводчик, Киний намного уступал Страянке.

Ателий покачал головой.

— А что такое отчаяние? Что-то плохое?

— Такое плохое, что невозможно есть, — сказал Киний.

— Ага! Любовная болезнь!

Ателий рассмеялся и быстро заговорил. Киний не успел его остановить.

Саки снова засмеялись, а рослый черноволосый всадник за Кинием протянул руку и хлопнул его по спине.

Страянка повернулась и провела рукой по лицу Киния. Это движение — она была очень проворна — застало его врасплох, и он отшатнулся и едва не лишился ее прикосновения.

Ателий смеялся вместе с саками, потом сказал:

— Она говорит… не беспокоиться, — он снова расхохотался так, что не смог говорить, — она говорит… может, через две недели… снова течка…

Киний почувствовал, как жаркая волна заливает щеки. Он улыбнулся, и Страянка улыбнулась ему в ответ. Взгляд был слишком долгий. Киний решил, что пора поговорить о чем-нибудь другом.

— Спроси ее, готов ли царь к войне, — сказал он.

Саки перестали смеяться.

Страянка ответила несколькими словами. Ее лицо изменилось, на нем появилось то же жесткое выражение, какое было, когда она стреляла.

— Она говорит — не ей говорить за царя. Она пришла проводить. Она говорит — не говорить больше о войне, пока не придем к царю.

На лице Ателия была написано, что он умоляет послушаться.

Киний кивнул, но тем не менее продолжил:

— Я слышал о войске Зоприона. Оно очень велико и готово к походу.

Раздражала необходимость пережидать сбивчивый перевод Ателия и ее ответ.

Ателий снова повернулся к нему.

— Она говорит: царь говорить о многом. Много разговоров. Не ей говорить за царя.

— Скажи: я понял.

Киний жестами изобразил понимание. Она обратилась прямо к нему. Он разобрал слова геты и Зоприон и глагол, обозначающий езду верхом.

— Она говорит, копыта гетов уже примяли траву. Говорит — знает, что Зоприон готов выехать. — Ателий рукавом вытер лоб. — Я говорю про говорить — это говорить тяжелая работа.

Киний понял намек и отъехал к своим людям.

Колонна двигалась быстро, а земля становилась плоской. Бесконечная трава с каждым днем становилась все зеленее и слева уходила к горизонту, а река извивалась, как змея. Иногда она текла у самых ног, но иногда отклонялась далеко вправо длинными ленивыми изгибами. Эти извивы единственные показывали продвижение колонны, иначе из-за неизменности ландшафта можно было бы подумать, что она стоит на месте. Когда река становилась не видна, травяная равнина и сплошное голубое небо однообразно тянулись во всех направлениях: синяя чаша, опрокинутая на зеленую.

Со второго дня жизнь колонны устроилась по одному распорядку: подъем в предрассветном холоде, приятно теплое тело лошади, когда в первый раз садишься верхом, торопливая еда с первыми лучами нового солнца, и затем многочасовая езда в траве; за колонной тянулся прямой, как стрела, след вытоптанной травы, а впереди зеленела новая девственная степь, насколько хватал глаз.

Вечера проходили по-разному. Разведчики Страянки на каждую ночь выбирали место для стана, всегда близ воды, часто в тени прибрежных деревьев; чтобы не мерзнуть, жгли костры. На железных прутьях жарили добытое на дневной охоте, и воины рассказывали истории и подбивали друг друга на различные состязания. Гонки на лошадях, борьба, стрельба из лука, соперничество в силе и памятливости, хитрости и искусности заполняли все вечера от остановки до той минуты, когда гасили костры.

Вначале ольвийцы в этом не участвовали, но уже на второй вечер Никий боролся с Парстевальтом, черноволосым скифом, который интересовался всем греческим. Потом Эвмен на лучшей лошади состязался в скорости с трубачом Страянки и в результате проиграл и гонку, и лошадь.