– Расскажи о себе. Чем ты занимаешься, кроме того, что бегаешь по крышам?..
Васька не очень любит задавать этот вопрос: что бы не ответил собеседник, он автоматически получает право на симметричное
– Ничем. Или всем понемногу. Какой ответ тебя устроит больше?
– И тот и другой.
– Вообще-то, у меня есть лицензия на занятия промышленным альпинизмом.
Табак в Васькиной сигарете едва слышно потрескивает, на смену смородиновому запаху приходит запах жженой бумаги; промышленный альпинизм – вот о чем она мечтала. Вот что могло составить ее счастье, раз уж она приклеилась намертво к этому чертовому Городу. Представить себя в роли промышленного альпиниста Ваське не составляет особого труда – о-о, она справилась бы с этим в два счета. Другое дело – Ямакаси. За купол Троицкого собора заходит солнце, и в его лучах Ямакаси похож на птицу Кетцаль. Когда-то давно блаженная дурочка Мика пыталась рассказать ей об этой птице, да только Васька и слушать не стала, жаль. Но и без того Васька уверена – Кетцаль, Кетцаль.
Кетцаль, повелительница всех диковинных птиц, сидящих на антеннах, хотя в случае с Ямакаси, скорее, – повелитель. Зачем повелителю какая-то дурацкая лицензия? Это во-первых. И во-вторых – татуировки. Они лениво омывают кожу Ямакаси, и волосы Ямакаси, и глаза Ямакаси – с таким же налетом ленцы, восточной созерцательности. Он никогда не будет делать то, что ему не нравится. Никогда не будет добывать в поте лица хлеб насущный. Удивительный он человек.
Или все же – птица?
– …Ха! Ты купил эту лицензию, признайся.
– Украл. А ее хозяина – убил. И забрал все остальные документы. Без документов у вас здесь не проживешь.
Ваське неожиданно становится весело – еще веселее, чем минуту назад. Не потому, что она не поверила ни одному слову Ямакаси, напротив –
Как теперь испытывает слабость к Ямакаси.
– Я бы никого не смогла убить…
– Тебе только кажется, что не смогла бы.
– Может, и так. Однажды я едва не пришибла котенка. Он не хотел сидеть на руках, не хотел мурлыкать, не хотел привязываться ко мне.
– И ты расстроилась?
– Очень. А ведь мне было нужно совсем немного…
– Чтобы он мурлыкал?
– Чтобы он любил меня.
– Это проблема, – вполне серьезно замечает Ямакаси.
– Теперь уже нет.
– Нашла котенка, который тебя полюбил?
– Просто отказалась от мыслей о любви. Теперь сплю спокойно.
– А эти парни… Они вроде бы к тебе неравнодушны. И были бы не прочь… помурлыкать у тебя на руках.
– Меня они не интересуют.
– А я?..
Это не флирт в привычном понимании. И в самом вопросе гораздо больше детского любопытства, чем примитивного мужского желания вступить в борьбу за самку – вдруг что обломится. Ямакаси вовсе не горит желанием обладать ею, такие вещи Васька просекает моментально. Тогда чего он хочет?
– Говорят, у тебя есть заветное слово.
– Какое еще слово? – удивляется Ямакаси.
– Слово или заклинание. Ты произносишь его прежде, чем прыгнуть. Это правда?
– Враки.
– Так-таки и нет ничего?
– Ну-у… Почти. Хоть я и не люблю раскрывать свои тайны, но тебе скажу…
Только что они сидели на краю крыши, как старинные приятели; сидели и обменивались ничего не значащими репликами про убийство, любовь и котят – а теперь Васька ощущает лопатками нагретое за день железо. И не видит пи куполов, ни реки, а лишь высокий, категорически не желающий темнеть небосвод. Грозовой фронт справа – лицо Ямакаси. Он заслоняет четверть неба, затем – треть, и вот уже безраздельно властвует над Васькой. Перистые облака бровей, кучевые облака скул, один глаз – луна, другой – солнце (и солнце, и луна не круглые – вытянутые, ущербные); то, что казалось щетиной, – на самом деле тоже татуировки.
– Это и есть слово? – Васька немного разочарована.
– Может быть.
Ямакаси не торопится очистить горизонт, если он полезет целоваться, – как придурки Чук и Гек, как все остальные придурки, – то обязательно все испортит.
– И что нужно делать с этим словом? С этими словами?
– Что хочешь. Можешь с маслом съесть, можешь с водкой выпить.