Тимур — сын Фрунзе

Все, кто наблюдал за «воздушным боем», остановились в отдалении, а к ним подошли только ближние — Дмитриев, Захаренков, Шутов.

— Как же без замечаний?! Будут замечания, — сказал Кулаков и, обернувшись, мельком оглядел подошедших. Тимур притушил прилив какой-то новой, неведомой еще ему радости. — Как же так, товарищ лейтенант? Нехорошо. Очень даже нехорошо.

— Что именно… нехорошо?

— Подрывать мой авторитет нехорошо.

«Он что — серьезно?» — пытливо вглядывался Тимур в неестественно озабоченное, с покрасневшим носом, лицо комэска.

— Гляньте туда, — махнул Кулаков на толпу. — Видите, сколько зевак собралось? А вы что делали? Вы, младший пилот, не дали возможности мне, своему командиру эскадрильи, зайти себе в хвост, чтобы я смог прижать вас к земле. — Провел по лицу рукой и — словно смазал всю свою озабоченность — расхохотался. — От души поздравляю: хорошо, красиво летаете! Рад иметь в своей эскадрилье летчика, подрывающего таким манером мой авторитет. — И с чувством стиснул ему руку.

Остаток дней до нового года Тимур несколько раз назначался на боевое дежурство и барражировал, охраняя авиагородок и аэродром полка.

А потом была ободряющая новогодняя речь Калинина, и год сорок первый отошел в историю…

Еще утро нового, 1942 года не наметилось ранним рассветом и восток был по-прежнему синевато-черен, а 161-й истребительный авиационный полк начал свою передислокацию. С аэродрома поднялся первый ТБ-3 и взял курс на север, увозя оперативную группу. Следом улетели другие тяжелые корабли с инженерно-техническим составом и средствами обеспечения: на новом месте надлежало подготовить и организовать прием основной боевой техники — истребителей.

В помещениях эскадрилий стало по-карантинному неуютно — стены опустели, койки стыдливо выставляли напоказ оголенные вдавленные сетки. Летчики, передав свои чемоданы в интендантский воздушный обоз, остались налегке и ожидали команды. Коротая время, подробно изучали карты с маршрутом на Крестцы, вычитывали в сводках Совинформбюро сообщения с Северо-Западного фронта, а перед самым отлетом написали коротенькие, скупые весточки на родину, домой, если, разумеется, родной порог не остался по ту сторону фронта.

Минул день, другой, и повезла неторопливая полевая почта во все свободные и недавно освобожденные города и веси такие необычные и такие уже привычные письма-треугольники, проштампованные черным по белому: «Проверено военной цензурой»…

И все же, как ни медлительна была полевая почта, несколько дней спустя, когда новый военный год с возросшим солдатским упорством зашагал по фронтовым большакам и партизанским тропам, она доставила все эти бумажные треугольники по ближним и дальним адресам.

Первую новогоднюю весточку от Тимура получила и Татьяна Фрунзе. Гордясь братом и все же по-женски тревожась за его судьбу, она торопливо развернула тетрадочный листок и прочла несколько строчек, написанных прежним — ровным и уверенным — почерком: «… Все идет отлично. До сих пор боевых вылетов не имел: не было самолета. Сейчас машину мне выдали. Летаю в небе Подмосковья. Но — видимо, ты об этом уже знаешь — не сегодня-завтра перемещаюсь на северо-запад…»

В тот же день точно такой же листок развернула и Вера: «… Думаю, что на «седьмом небе» тебе делать больше нечего, но ты все равно почаще вглядывайся в созвездие Волосы Вероники и думай о… северо-западе — я там».

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

…Тимур вел истребитель свободно и легко. Слева впереди все время матово голубел «як» Ивана Шутова. В наушниках щелкнуло, и ведущий спросил:

— Как дела, Тимур?

— Все в порядке! — нажав на кнопку передатчика, ответил он и как-то непроизвольно коснулся ручки настройки приемника — сбил свою волну.

В наушниках возник легонько потрескивающий фон помех и отдаленный женский голос, заглушаемый симфонической музыкой. Не верилось, что где-то, кроме войны, есть еще и другие дела, что кто-то может спокойно читать стихи, водить смычками по струнам.

Колонна истребителей шла вдоль железнодорожного полотна Москва — Калинин; внизу лежал освобожденный Клин. На сплошном белом поле отчетливо видны следы декабрьского разгрома фашистских войск — черные пятна сгоревших танков и самолетов, а в полосе смятой обороны беспорядочный мутно-зеленый накрап «забальзамированных» лютым морозом трупов врага…

Обожгла внезапная мысль: «Ради чего… ради кого они полегли под Клином? Что привело их сюда, где был мир… труд… музыка?»