Тимур — сын Фрунзе

Шутов шумно заворошился, лег на бок и, встретившись взглядом со своим ведомым, сказал решительно:

— Давай будем проще, а? Ну, без «вы» разных и прочих деликатностей?

— Согласен! — живо откликнулся Тимур, приподнимаясь на локте. — Вот что я хотел спросить: как думаешь, мне сразу дадут «як», когда полк получит новую партию?

— Организуем, Тимур! — без тени сомнения сказал Шутов, впервые называя своего ведомого по имени. — Сегодня крючок закидывал и комэску и нашему эскадрильному комиссару Дмитриеву. Обещали не тянуть.

— Правда?! — еще больше оживился Тимур и, подхваченный возбуждением, сел на койке. — Вот спасибо! Поскорее б мне в горячее дело!

— И-и, Тимур, — протяжно выдохнул Шутов, — горячих дел на нашу с тобой долю хватит. С лихвой. Лишь бы по-дурному не обжечься…

Тимур смотрел в посерьезневшее лицо своего первого боевого командира, и все ему в нем нравилось — и светло-каштановые волнистые волосы, и открытый блеск серых глаз под правильными дугами бровей, и припухлые обветренные губы с неугасаемыми смешинками в их уголках даже и сейчас, когда все лицо тронула тень задумчивости.

«Что он вспомнил, когда сказал: «Лишь бы по-дурному не обжечься»?» — подумал Тимур и спросил тихо, словно тайну выспрашивал:

— Давно на фронте?

— Я-то? С первого дня войны.

— Полгода! — вырвалось у Тимура, и он поудобнее умостился. — Расскажи немного о своих воздушных боях.

— О своих?

— Ну да, если, конечно, в сон не клонит.

— О своих — что… ничего особенного.

И у Тимура вырвалось:

— Сбил хоть один фашистский самолет?

— Сбил, понятно. И не один. Четырех в землю вогнал.

— Четырех? Так это ж здорово!

— Впрочем, и меня дважды подбивали, — признался Шутов. — Раз даже пришлось в госпитале ремонтироваться. Так что лично у меня активный счет побед против поражений пока невелик — четыре на два… Я тебе лучше о Бате расскажу. Вот он — настоящий истребитель. Быстрый как молния. Ас!

— А с виду угрюмоватый, неповоротливый.

— Это на земле. По земле, Тимур, и беркут вразвалочку топает. А в воздухе он — бог! — Помолчал, словно раздумывая, с чего же начать. С самого жаркого месяца, разумеется. — В августе наш полк был в деле под Ельней. Там-то и отличился наш Батя, показал нам, молокососам, на каких языках с воздушным врагом разговаривать надобно. Сперва на языке маневра, а потом уж на языке пулеметов и пушек. Сам водил нас в бой и первый поджигал там «бубновых валетов» и «трефовых тузов» с черно-желтыми крестами. Глаз у майора Московца зоркий — потомственный охотник-сибиряк! — Шутов помолчал и добавил уважительно: — И комэск наш не лыком шит. Знатно в воздухе работает.

— По боевому ордену можно судить.

— Это у него старая награда. За Халхин-Гол. Но все идет в нашем полку к тому, что и новые ордена и медали на подлете.

— Честно скажу: всем я вам, летающим за линию фронта, завидую, — простодушно признался Тимур. — Догонять мне вас и догонять…

— Что за разговор — догонишь! А вот завидовать всем не надо, — возразил Шутов. — Домогалову не завидуй, хотя он и летает.

— Почему? Не везет ему, что ли?

— Не в том дело. Он, как я понимаю его натуру, в воздухе трусоват, а на земле нагловат. На месте Бати я, не раздумывая, давно бы отобрал у него машину и передал… ну хотя бы тебе. — Тимур даже поерзал в постели. — Но не такой наш Батя. Раз поднялся в небо, значит, душа от рождения крылатая. Это он так прикидывает. Вот и замыслил зайца в того самого беркута переделать. А он, Батя-то наш, хоть и бог, но такого чуда ему не сотворить. Заяц останется зайцем, хоть воткни ему беркутовое перо в хвост.

Тимур едва не рассмеялся. Сдерживая улыбку, все же возразил:

— А может, у него то совсем не трусоватость? Может, ему не дает развернуться некий «психологический вывих»? В нашей летной группе на Каче был один парень, Котомкин-Сгуров. Самолюбивый, занозистый и слабость ко всяким авиаторским атрибутам имел. До выпуска же летал неуверенно, а совсем недавно, находясь на переучивании, я узнал, что у нашего Сгурича тот вывих исчез и он, успешно окончив школу, получил назначение на фронт. — И мысль Тимура круто повернулась: — Понимаешь, Иван, он позже меня выпущен из авиашколы, а уже воюет.

Последние слова прозвучали тускловато, и Шутов ободрил своего ведомого:

— Повоюем и мы с тобой, Тимур. Фронт от авиации далеко не уйдет… — Помолчав, спросил: — А теперь что— отбой?

— Пожалуй, время… Спокойной ночи.

— До утра, а там видно будет.

Тягуче скрипнули пружины; Шутов с минуту поворочался и затих. Тимур еще некоторое время лежал с открытыми глазами и смотрел в мутноватый потолок с буровато-серым подтеком в углу. Сначала подтек был, как и полагалось ему, неподвижен, но вскоре он шевельнулся и оказалось, что то вовсе не подтек, а физиономия Домогалова. Вот и маленькие глазки глуповато сморгнули, а сероватые губы растянулись в нехорошей улыбочке: «А в каком складе ОВС выдают такие качественные регланы?» Вздрогнув, протер веки: