Тимур — сын Фрунзе

— До получения машины будете периодически нести суточный наряд на аэродроме, — непререкаемо объявил он, — На завтра назначаю вас дежурным по полетам. Изучите инструкцию, повторите обязанности.

Лейтенант Захаренков, казалось, с усилием оторвал свой лоб от кулака и сразу же увидел глаза подавленно молчавшего молодого летчика. Тимур в свою очередь, поймав строгий взгляд лейтенанта, отчужденно скользнул по его лицу с крутыми скулами, крепко посаженным носом и старательно зачесанной назад шапкой густых русых волос. Угадав настроение новичка, Захаренков будто маску с себя снял: добродушно улыбнулся, и на подбородке отчетливо обозначилась приветливая ямочка. Переходя на «ты», Захаренков спросил:

— Ты чего скис?

— Радости мало, — прямо сказал Тимур. — Окончил авиашколу в начале сентября — и что же? Уже декабрь на исходе, а я никак не доберусь до боевого истребителя — то переучивание, то что-нибудь другое, то третье… Теперь здесь, в полку, барьер — нет самолетов.

— Чего нет, того действительно нет, — сказал Захаренков и с сожалением причмокнул полными, резко очерченными губами. — У нас «безлошадных» летчиков хватает. Думаешь, ты исключение?

— Я, товарищ лейтенант, думаю только об одном: как можно скорее в самолет и — в бой.

— В бой, — повторил Захаренков, и лицо его приняло прежнее официально строгое выражение. — Будет и у вас самолет. И первый бой будет. А пока… — Он вписал в график напротив очередного календарного числа: «Л-т Фрунзе». — А пока подежурите по полетам. Обязанность, сами понимаете, ответственная. Какие еще вопросы?

Тимур почувствовал нечто похожее на судорогу в скулах. С трудом разомкнул губы:

— Вопросов нет.

2

Конец 1941 года выдался многоснежным, и самолеты поставили на лыжи, а в действующей армии к тому же их перекрасили в белый цвет, оставив лишь низ прежним, голубым.

Последний «як», взвихрив облако снежной пыли, взмыл в мглистый от мороза воздух. Выдерживая взлет, истребитель на кругу пристроился к своему звену, и вся эскадрилья потянулась на запад.

«Ушли… все ушли… И ведущий мой ушел… — думал дежурный по полетам. Не в силах оторвать взора от подмосковного окоема, затушеванного сизоватым туманом холода, он все еще смотрел и смотрел туда, где, постепенно мельчая, скрывались гудящие точки, — А я вот стою, провожаю их по очереди по всем правилам и статьям инструкции. И встречать буду по инструкции. Без инструкции дежурному по полетам и шага шагнуть нельзя, и я это отлично понимаю. Но где гарантия, что из первой же партии новых машин одну из них сразу же доверят мне? «Безлошадных» летчиков в полку и в самом деле немало, да и прибыли они пораньше меня… И все же вот так ждать — убийственно тягостно…»

Мимо один за другим в свою приаэродромную землянку — прошли порядком намерзшиеся техники, механики, мотористы. Воентехник Дроздихия, тот, что дежурил вчера, по полку, проходя, приостановился, приложил растопыренные пальцы к шапке (что-то похожее на отдание чести):

— Вижу, вас уже определили…

— Определили, — невесело отозвался Тимур.

— Вы б на КП шли — чего зря на морозе стынуть, — проокал Дроздихин, — Мы вот, — кивнул на шедшего рядом молоденького сержанта, — в землянку топаем, малость обогреться следует, а то не успеешь теплом подзарядиться — наши соколики вернутся. — Воентехник поморгал белесыми ресницами и вздохнул обреченно: — Может статься, что продырявленные и изодранные их крылышки латать придется. А латать их надо теплыми руками. Верно говорю, Лукьяненко? — Сержант неопределенно хмыкнул. А Дроздихин еще раз предложил: — Так что вы погрейтесь, еще есть время.

— Ничего. Мне не холодно.

— Ну-ну… Пойдем, Лукьяненко.

— Мне тоже не холодно, — сказал сержант. — Я постою. — Воентехник дернул свою шапку за одно ухо и потопал дальше. — Я с вами постою. Вы не против?

— Наоборот, если действительно не холодно. Даже рад буду собеседнику, — сказал Тимур, внимательно разглядывая сержанта: щеки ввалившиеся, глаза живые, темный пушок на верхней губе. Подумал: «Ровесник мне, а может, и помоложе этот быстроглазый механик. Ему, пожалуй, и в самом деле тепло: одет основательно — ватные штаны, черная стеганка с меховым воротником, валенки-чесанки в галошах…»

— К холоду наш брат механик привыкший, товарищ лейтенант, нас холодом не проймешь! Вот когда фрицы к самой Москве подобрались, вот тогда и вправду знобко-вато было. Даже в той землянке, куда наш техник почесал греться. А теперь — что! Теперь я так понимаю: мороз — наш союзник. Кинохронику последнюю видели? Ну и ну — во что одеты пленные вояки! У кого на ногах пудовые соломенные лапти, кто полотенцем поверх пилоток уши обмотал, кто бабьи дошки да салопишки на себя напялил — точь-в-точь, как их в газетах Кукрыниксы изображают.

— И все же мороз ненадежный союзник, — возразил Тимур.

— Конечно, — сразу согласился Лукьяненко, — он и для наших хлопцев, особенно пехотных, помеха, но все же для фрицев наш морозец больше чувствителен — добре продирает, до костей.