Тимур — сын Фрунзе

Пропахшие насквозь тавотом, маслом и бензином аэродромные трудяги подтянулись еще старательнее, и Тимур, приветливый, пышущий здоровьем и молодостью, шагнул к ним — словно все еще опасался: а вдруг его первый экипаж неожиданно исчезнет? — и каждому протянул сильную руку. Они старательно пожали ее, отметив про себя разительное несоответствие между тонкими, мягкими чертами лица лейтенанта и его крупной кистью с бугорками стойких мозолей. Отвечая на рукопожатие, каждый представился:

— Механик старший сержант Менков!

— Моторист старший сержант Аверченко!

Шутов прихлопнул перчатками и почти пропел:

— Вот и сорганизовался экипаж машины боевой! — И следом серьезно: — Товарищ Менков, на завтра подготовьте ваш «як» к вылету, вместо колес поставьте лыжи — облетаем с лейтенантом район аэродрома.

— Есть!

На следующий день, однако, взлететь на своем «яке» Тимуру не пришлось: в час, назначенный для облета, его срочно вызвали в штаб полка…

Вернулся в помещение 1-й эскадрильи бледный, нервно покусывая губы. В коридоре пустынно — все на аэродроме, у своих самолетов. Подготовка к перебазированию идет полным ходом. Тимур решительно постучал в дверь канцелярии и узнал голос комиссара:

— Входите, входите!

Войдя, сразу начал, как ему думалось, с главного — попросил разрешения отлучиться в Москву хотя бы на одни сутки.

— Для меня это, товарищ комиссар, очень важно, — добавил он срывающимся голосом.

Уловив в выражении лица молодого летчика разительную перемену, Дмитриев спросил:

— Что с вами? Здоровы ли?

— Я-то… здоров. Но почему… и по чьему ходатайству меня без веских оснований переводят в другой полк?

— А, вот вы о чем, — согласно кивнул Дмитриев, давая понять, что он в курсе. — И это вас так взволновало? А насчет «по чьему» — распоряжение вышестоящих инстанций. Разве вам не объявили об этом?

— Объявили… Дежурный по штабу объявил. Но он не может, говорит… не имеет права отпустить меня в Москву. А все начальство отсутствует.

Дмитриев прошелся от стола к окну и обратно, побарабанил тонкими пальцами по настольному стеклу.

— А зачем вам так срочно понадобилось в Москву? Может, вы полагаете, сможете изменить решений вышестоящих инстанций?

— Даже уверен в этом. Ведь я обо всем уже узнал: весь наш полк передают другому фронту, а по существу только мне… мне одному выражают недоверие… Да-да, не доверяют перегонку «яка» мне, его законному со вчерашнего дня хозяину. Это справедливо?

Дмитриев опять прошелся взад-вперед и напрямик сказал:

— Да-а… сегодня вы не дождетесь не только полкового, но и нашего, эскадрильного, начальства — заняты важным делом.

— Но вы же тоже начальство… Товарищ комиссар, хотя бы на одни сутки!

— В свое время, как нам стало известно, вы просились в часть, воюющую под Москвой. Мы из-под Москвы уезжаем, а вас оставляют… только переводят в другой авиаполк.

— Я должен… я обязан теперь быть там, где будет действовать наш сто шестьдесят первый.

— А вы хоть представляете, куда мы переезжаем?

— Не только представляю, но и знаю — на Северо-Западный фронт.

Дмитриев сел за стол и, выдвинув ящик, вынул бланк отпускного билета. Писал долго, словно не писал, а вышивал те несколько слов, которые нужно было вписать в пустующие графы.

— Держите, — протянул он наконец листок. — За сутки вы ничего не успеете сделать. Отпускаю вас на двое суток… Но это все… вся ваша эта затея — зря. Думаю, что за эти двое суток вы сможете спокойно обдумать…

— Разрешите идти? — нетерпеливо перебил комиссара. Тимур.

— Идите, идите. Только хорошенько все взвесьте.

— Благодарю за увольнительную! — И спешно вышел.

На станцию Монино Тимура провожал Шутов, как никогда, опечаленный и молчаливый: не верилось, что Тимуру удастся теперь что-либо изменить. И вслух подкрепил свою мысль аргументом:

— Время, понимаешь, сейчас такое — не до частностей.

— Время, Иван, сейчас такое, что каждый должен быть на своем месте и до конца, без всяких ничем не оправданных перетасовок.

— А может, Тимур, так нужно?

— Так никому не нужно, и в первую очередь мне.

— А я мысленно ставлю себя на место тех, кто утвердил твое перемещение, и еще не знаю, на чьей бы был стороне — тех или твоей.

— А я знаю. Ты был бы на моей стороне, Иван! — И, уже стоя на подножке вагона, крикнул: — Никому не отдавай мой «як»! Иван, слышишь — я вернусь!

С первых же шагов в Москве не повезло: в Управлении кадров ВВС все тот же полковник спокойно выслушал излишне горячую речь юного лейтенанта и развел руками:

— Не вправе менять распоряжение вышестоящих начальников.

Тимур продолжал горячиться:

— Как в поговорке: без меня меня женили! Но кто, скажите, кто? Я пойду к нему и докажу свою правоту.

— Товарищ лейтенант, а вы нелогичны! — И повторил почти то же самое, что сказал ему Дмитриев, да еще веско добавил: — К тому же учтите, вас переводят в авиаполк, куда зачислен один из ваших товарищей… Как его? — Полковник полистал тетрадь. — Совершенно точно, в пятьсот шестьдесят второй истребительный авиационный полк, где служит теперь лейтенант Ярославский. Это почти тот вариант, который вас всех устраивал, — воевать вместе, в одной части.