Тимур — сын Фрунзе

— И все они или обрели на Каче крылья, или всегда тянулись сюда, как, скажем, Нестеров и Чкалов, и приезжали, чтоб продемонстрировать свое летное искусство.

Политрук внимательно оглядел еще мало знакомые ему мальчишеские лица с удивительно пытливыми, живыми глазами и заключил:

— Хотелось бы, чтоб вы с первых же курсантских шагов усвоили следующее: старая и добрая традиция нашей школы — выпуск только отличных истребителей. Только отличных! Выпущенный в полет качинец — это орленок… орел… ас!

— Каково впечатление? — спросил Владимир, подходя во время перерыва к Тимуру и Степану.

— Сила! — коротко определил Степан.

— А я скажу, ребята, нам здорово повезло, что мы попали именно в Качу, — ответил Тимур. — Какие люди прошли через нее!

— Люди прошли — пройдем и мы! — самоуверенно заявил Владимир. — А я еще должен заметить, что у нас на Каче, как говорят курсанты-старики, по сей день живет и работает какой-то дед — сама история школы.

Подошел Олег Баранцевич:

— Ярославский сел на своего конька…

— Не перебивай, а слушай. Тем более что одному из присутствующих это будет небезразлично. Дед, говорят, в гражданскую войну оставался в тылу беляков и немало насолил им, а потом даже встречался с командующим Южным фронтом.

У Тимура только губы шевельнулись:

— И ты узнал, кто он и где?

— Разве это проблема? Выясним. Хотя погоди!

Вспомнил: он, кажется, на школьной водокачке работает.

— Аэродромный водовоз? — едко хохотнул кто-то сзади.

Оглянулись. Рядом стоял узколицый, с широким лбом курсант. Олег Баранцевич представил его:

— Рекомендую, Котомкин-Сгуров, наш земляк-москвич. Вместе добирались до Качи.

Знакомились, пожимали друг другу руки, а у Тимура не выходило из головы сообщение Владимира о деде, знавшем отца.

Перед ужином, в часы свободного времени, Тимур подошел к небольшому домику водокачки. Двери открыты. Заглянул. Двое курсантов из новичков: один — приземистый, рыжеватый и по фамилии Рыжов, другой — худощавый, с улыбчивыми губами, Крапивин — стояли у тумбочки и выжидательно смотрели, как пожилой, коротко подстриженный мужчина, придерживая на крупном носу очки, что-то писал. Потом он встал — высокий, широкогрудый — и, передавая Рыжову бумажку, сказал густым баском:

— Добро, джигиты. Из вас получатся грамотные летчики — умеете ухаживать за техникой. Передайте записку старшине — это моя вам благодарность. За профилактику насоса.

Они ушли, а мужчина стянул с орлиного носа очки с поломанной и, видно, наспех перевязанной оглобельной, прищурился на дверь:

— Тебе, хлопче, кого?

— Я вот по какому вопросу… Вы случайно не знаете тут одного деда-старожила, тоже в водоснабжении числится? Говорят, он в авиашколе чуть ли не с самого начала работает.

Хозяин водокачки сунул очки в узкую жестяную коробочку, что лежала на тумбочке, и повеселел глазами:

— Дед, что с самого начала, — это я. Э-э… Чего ж ты так зарделся, как розан алый?

«Какой же он дед!» — подосадовал Тимур на свою оплошность. И сбивчиво вымолвил:

— Пожалуйста… Вы уж, пожалуйста, извините меня, введен в заблуждение.

— Пустое, хлопче. Ты, вижу, думал, что тот дед как дед, с бородой, да? Так для какой надобности он тебе потребовался?

Тимур, оправившись от замешательства, овладел собой:

— В сущности, меня интересует один день из времен гражданской войны в Крыму.

«Дед» пощурился на ходики, тикающие у выхода, и предложил:

— До ужина есть еще время. Выйдем на воздух, там и потолкуем. Идет?

Слегка волоча ногу, но неся прямо голову, он побрел по дорожке, убегавшей к морю. Тимур шел рядом.

Наступал тот час, когда сумерки медленно спускались с гор и вкрадчиво наползали на авиагородок; море в это время светилось всеми цветами радуги — от густо-малинового до бледно-розового., Солнце, коснувшись черты горизонта, некоторое время как бы плавало на далекой волне, а потом медленно, совсем незаметно стало погружаться в воду.

— Красиво, — промолвил хозяин школьной водокачки. Он совсем не был похож на старика — высокий, с гордо запрокинутой головой, с молодцеватой осанкой. — Тридцать лет смотрю на сие диво и не перестаю удивляться.

— Очень красиво, — согласился Тимур, загипнотизированный закатом и словами качинского ветерана.

Вскоре солнце скрылось, а зарево над горизонтом продолжало полыхать.

— Тебя, конечно, интересует тот единственный день, когда я встретился с товарищем Фрунзе. Угадал?

Тимур давно приучил себя хладнокровно воспринимать любую неожиданность, но сейчас сердце заколотилось гулко и учащенно.

— Не удивляйся. Не надо мне было гадать, чей ты сын. Тимур — на всю авиашколу один. А мне о тебе уже успели рассказать хлопцы, те, что у меня нынче с насосом возились. А как ты только появился в дверях, Рыжов пробубнил своему напарнику: а вот и сам Тимур легок на помине. Да и от летчиков говорок дошел: на Качу-де сыны Фрунзе и Микояна учиться приехали. Похвально. Похвально, что сыновья больших людей не бегут от нелегкой доли. А доля летчика нелегка, ой нелегка!

Закат продолжал поигрывать, переливаться, будто ветер знамена колыхал. Лицо моложавого старика потемнело, но все еще сохраняло красноватые оттенки.