Тимур — сын Фрунзе

— Как «при чем»? Предстоит медкомиссия! А доктора у нас на Каче — через одного режут!

— Мы ж уже в Москве прошли медкомиссию! — запальчиво напомнил Степан.

— Москва Москвой, а Кача Качей, возразил Владимир. — Здесь необлетанным, как говорится, последнее препятствие подбрасывают. Перескочите — пойдете на взлет, споткнетесь — кругом и шагом марш в обратном направлении.

— Не выйдет! — продолжал горячиться Степан. — Тимка, посмотри на этого «облетанного»! Он, по-моему, даже радуется, что для нас местные эскулапы уготовили повторную комиссию.

«Облетанным» Степан назвал Ярославского не зря — их приятель до Качи учился летать в аэроклубе. Тимур, однако, не переставая хмуриться, спросил:

— А кто «у вас на Каче» из тех эскулапов особенно придирчив?

— Все! — не задумываясь, убежденно отрезал Владимир. — Как в лупу каждого рассматривают: то зрение слабовато, то сердце с перебоями, то вестибулярный аппарат расстроен, то еще какую-нибудь занозу обнаружат.

— Зрение в норме, сердце не подведет, вестибулярный без вывихов, — загибал пальцы Тимур.

— И заноз не найдут! — убежденно выкрикнул Степан.

Через три дня прибыла последняя небольшая группа новичков без «аэроклубного образования», в числе которых был и Олег Баранцевич. Теперь Тимур и Степан, перемигнувшись, стали пугать сутуловатого Олега:

— В Москве медкомиссию прошел?

— А как же — годен!

— Качинские медики в сто раз придирчивее: отсеивают и не таких атлетов, как ты!

Но Олега смутить было не просто. Он оглядел каждого, выпрямился:

— Не сработано еще такое сито, сквозь которое бы меня смогли просеять. Уяснили? Вольно — сам рядовой!

Утром, сразу же после завтрака, узкий коридорчик санчасти напоминал мужской предбанник: полуобнаженные парни — кто в трусах, кто в плавках — ходили из кабинета в кабинет, взвешивались, тужились у спидометра, стоически давали себя выслушивать и ощупывать терапевту и хирургу, не дрогнули перед невропатологом, вооруженным тупым скальпелем, резиновым молоточком и иглой, и совсем уж безбоязненно доверяли свои белозубые челюсти подслеповатой старушке стоматологу, о которой успели наслышаться, что она сослепу может и здоровый зуб выдернуть.

Лица врачей непроницаемы, и нельзя по их выражению определить, — каково же заключение повторного осмотра. Дойдя до невропатолога и с мужеством Рахметова подставив спину и грудь, руки и ноги под уколы и удары, Тимур не вытерпел, спросил:

— Доктор, по-вашему, мои нервы в порядке? В Москве, например, на медкомиссии…

— Нервы у того в порядке, — не дал договорить ему врач, — кто набирается терпения до заседания комиссии не задавать подобных вопросов.

Тимур прикусил язык. Он еще не знал, что перед ним заместитель врачебно-летной комиссии Поляков. Слова невропатолога вспомнились, когда, дожидаясь своей очереди, вошел в кабинет начальника санслужбы — председателя комиссии.

«И он здесь!» — затаился Тимур, выжидательно поглядывая на двух сосредоточенных врачей. Оба в белых халатах и шапочках, они сидели за столом и неторопливо листали бумаги. Подозрительно долго просматривали записи, тихо переговаривались. А у него на лбу даже испарина выступила. Наконец председатель комиссии сказал:

— Можете попрощаться со своим чудесным золотым зачесом… Пусть входит следующий.

Тимур не сразу осознал значение первой фразы и, смахнув со лба пот, продолжал смотреть на двух чародеев в белом.

— Идите и остригитесь под нулевку, как все принятые в авиашколу! — пояснил слова председателя улыбнувшийся Поляков.

«Принят!» — взорвалось в груди ликование, и Тимур выбежал из кабинета.

2

Качинский авиагородок жил по строгому, давно выверенному распорядку. Курсанты старших возрастов летали в зону, осваивали элементы высшего пилотажа; более молодые под наблюдением инструкторов совершали полеты по кругу, новички хотя и были, как все другие курсанты, обмундированы в летную форму с голубыми петлицами, но занимались по «наземному» расписанию — изучали уставы и наставления, знакомились с авиационной техникой, с историей Качинской авиашколы, ее традициями. Уже после первого политзанятия они знали, что тридцать лет назад вблизи Севастополя, на Куликовом поле, была учреждена первая в России офицерская школа авиаторов, оснащенная всего лишь десятью иностранными аэропланами — четырьмя «Фарманами-IV», тремя «Блерио», двумя «Антуанеттами» и одним «Соммером». А когда появились более совершенные аппараты, например «Ньюпор-IV», возросло число обучающихся, расширился штат преподавателей и инструкторов. Пришлось покинуть Куликово поле: оно стало тесным. Тогда-то в долине реки Качи и нашли обширное летное поле, куда и перебазировалась школа.

Проводивший занятия политрук из политотдела с особой гордостью вспоминал имена тех, кто своим летным мастерством прославил Крымскую авиашколу.

Назывались знаменитые имена русских авиаторов — Михаила Ефимова, Дмитрия Андреади, Бориса Цветкова, автора «мертвой петли» Петра Нестерова, покорителя штопора Константина Арцеулова, пионеров сверхдальних воздушных трасс Чкалова, Байдукова, героев воздушных боев Супруна, Кравченко, Куцевалова…