Тимьян и клевер

– А это у него уже вторая жена, – шепнула доверительная ивовая дева, обитающая у пруда. Волосы у неё были серовато-коричневые, словно молодая поросль, а глаза – грязно-зелёные, как застоявшаяся вода. – Первую он плетью на конюшне забил, а потом в мешок с камнями положил и в пруд бросил. 

Киллиану стало гадко.

И ещё хуже сделалось, когда приехал молодую мать навестить «кузен» с подарками от семьи – рыжий, с простым широким лицом. С одного взгляда стало понятно, что никакой он не родственник; Лонерган помрачнел больше прежнего и подолгу сидел в кабинете, сворачивая и разворачивая кнут.

Промаявшись, Киллиан явился к заказчику и дал ответ: мол, фейри ребёнка не похищали, но заколдовали за то, что хозяин мало добра делал.

– В общем, тут дело простое, – подытожил он. – Во-первых, гейс нужен – зарекитесь три года гневаться, руку на живое существо поднимать, включая лошадей и собак. Во-вторых, надо противиться проклятию, то есть своих дурных мыслей не слушаться и сына любить. Тогда он вырастет здоровым, сильным и принесёт в дом удачу.

У старика как жёрнов с плеч свалился. Тут же и спина распрямилась, и морщина между бровей разгладилась… Провожая гостя, Лонерган клялся, что теперь-то он не позволит себя одурачить волшебными проделками и семью станет беречь, а «другу детективу» сулил богатую награду.

Киллиан отказался – совесть не позволила взять плату за обман.

– Не брани себя, – посоветовала ивовая дева, появляясь за плечом у Лонергана. Тот продолжил заливаться соловьём – не увидел её и не услышал, словно не фейри заговорила, а сухой лист на своём листвяном языке. – Он много зла сделал, так пусть хоть чужого ребёнка воспитает.

– Знать бы наверняка, к добру ли это, – пробормотал Киллиан. Старик поперхнулся на полслове. – Нет-нет, это я про погоду. Дождит.

– Дождит, – согласился Лонерган. – Да, насчёт награды – ты подумай, парень…

Ивовая дева рассмеялась в кулак, закружилась вокруг Киллиана. А потом посерьёзнела:

– Спасибо тебе, добрый человек. Ступай с моим благословением. А за молодую жену и дитя не волнуйся – я за ними присмотрю. Что со мною случилось, тому второй раз не бывать, – добавила она загадочно.

На том распрощались.

Киллиан как сглазил – дождь полил как из ведра. Кэб завяз; пришлось часть пути проделать пешком. Плащ быстро намок и перестал греть; цветущий вереск поблекнул под струями воды, и чудилось, что вот-вот заросли раздадутся, и откроется волшебная тропа прямиком к дому.

Но ничего подобного, разумеется, не случилось.

В городе удалось поймать другой кэб, но до Рыночной площади Киллиан всё равно добрался затемно. Дома переоделся и попросил согреть воды для ванны, чтоб согреться, и едва не задремал в тепле – так разморило. И не иначе как от усталости и неги обсчитался за ужином.

– А почему только три тарелки?.. – сонно спросил он, обводя взглядом стол. Нив так и застыла с супницей. – Одной не хватает…

– Сейчас поставим, – улыбнулась Фэй, поднимаясь. Вдруг лицо у неё стало растерянным. – Погоди-ка. Одна для меня, другая для тебя, третья для Нив. Ещё-то одна зачем?

С Киллиана от удивления вся сонливость слетела.

– Действительно, – сощурился он. В груди резко закололо, сердце забилось заполошно, как загнанное. – Но я отчего-то был уверен, что нас четверо.

– Да и я, – беспомощно улыбнулась Фэй. Потёрла висок, пожаловалась: – Что-то дурно…

– Завтра Белтайн, – невпопад ответил Киллиан.

А Нив дрожащими руками поставила супницу на стол, отступила на полшага, сама себя обнимая – и разрыдалась, как никогда прежде не делала. В голос, в надрыв, до икоты, пока ноги не ослабели и не перестали держать. И как её ни утешали, как ни гладили по волосам – не могла успокоиться.

– Забыли, – повторяла она свозь всхлипы. – Забыли, ну как могли забыть… Ох, язык мой заклятый, завязанный… Ох, батяня, ох, маманя… И зачем я из омута своего вылезла, глупая, на одно страдание…

Одно слово зацепилось за растревоженную память – «омут», и в голове помутилось. В комнате потемнело, словно плеснула во все стороны чёрная вода; закружились перед взором.

…катится яблоко по склону – золотое, наливное, горькое…

…клонится к омуту тис – рассохшийся, мёртвый…

…тускнеет венец в чёрных волосах, точно патиной покрывается…

Чудилось и другое – тисовая веточка на суровой нитке, серебряный медальон с гравировкой, зелёные шелка. Обрывками, калейдоскопом, сухими листьями на осеннем ветру – не ухватить, не поймать, не рассмотреть.

Сердце болело нестерпимо и рвалось из груди, как из клетки.

– Завтра Белтайн, – прошептал Киллиан. И незнакомое имя скользнуло на язык: – Айвор…

Нив перестала рыдать – как отрезало. Глазищи у неё сделались чёрные, диковатые:

– Глянь-ка на себя, – выдохнула она. – У тебя седина в голове.

Во рту разом пересохло. Говорить было невозможно тяжело, но имя, поначалу незнакомое, с каждым произнесением точно открывало в памяти новую дверь.