Time will put everything in it place (СИ)

После рождественского разговора с Гарри, в моей душе поселились сомнения. Каждый день я прокручивала его у себя в голове и приходила к одному и тому же выводу — Гарри прав. Я запуталась. Вот только гордость моя, так некстати проявившаяся, не давала мне признать свою неправоту. По старой привычке, сформировавшейся еще в начальной школе, я считала свое мнение единственно правильным, поэтому проницательность Гарри достаточно больно ударила по моему самолюбию. И я постоянно отбрасывала от себя мысли, что нужно не торопиться, что люди меняются, что Джордж искренен в своих чувствах, что моя обида — пустое. Мне надо бы написать Джорджу, высказать свои опасения, обсудить с ним все, но я упрямо стою на неправильной дороге, которая приведет меня к несчастливой, убогой жизни, и делаю шаги в сторону от любви всей своей жизни.

Пребывая в легкой прострации, постоянно о чем-то думая, но не задерживаясь ни на чем мыслью больше секунды, я провела все каникулы. Это состояние беспокоило родителей, поэтому вечером перед отъездом ко мне в комнату пришла мама, принеся с собой мятный чай.

— Гермиона, дочка у тебя все в порядке? Ты последнее время сама не своя. Тебя что-то беспокоит, я чувствую. Ты ведь помнишь, что я всегда тебя выслушаю и помогу? — после последней фразы у меня в горле встал комок, и я, еле сдерживая слезы, кивнула.

— Гермиона, дорогая, расскажи мне, что с тобой? Вот увидишь, тебе станет легче, когда выговоришься. Держи чай.

— Спасибо! — шмыгнув носом, я приняла кружку из маминых рук. — Все хорошо, правда. Просто, я немного переживаю из-за того, что не провожу вас в Австралию.

Мама проницательно посмотрела не меня и явно не поверила, но ничего не сказала. После долгого молчания, она взяла меня за руку и заглянула мне в глаза.

— Знаешь, это нормально, когда ты чувствуешь страх, слабость, боль или обиду. В этом нет ничего страшного. Это значит, что ты живешь. Я понимаю, тебе многое пришлось пережить, но я прошу тебя, чтобы ты всегда помнила — рядом с тобой есть люди, искренне любящие тебя и во всем поддерживающие. И не важно, в Австралии ли они или в Норе — только позови и они примчатся к тебе, чтобы помочь. — после этих слов, она поцеловала меня и поднялась, чтобы уйти.Когда она подошла к двери, я окликнула ее, собираясь с силами.

— Мама! — она повернулась и внимательно посмотрела на меня, но я не смогла ей ничего рассказать, вспоминая, как они с отцом радовались моему поступлению на такую серьезную должность в Министерстве. Я просто не могла сказать ей правду, зная, что тогда они отменят свой переезд в Австралию. Этого я допустить не могла. — Сп…спасибо. И я люблю вас. Тебя и папу.

Тяжелое прощание на перроне с родителями, сменилось не менее тяжелой поездкой. Джинни, с которой мы вдвоем занимали целое купе, все время смотрела на меня с осуждением, всем своим видом показывая — «я знаю про Болгарию; Гарри все мне рассказал, но я жду, когда ты сама мне все расскажешь.» Я же, в свою очередь, не готова была к этому разговору и всю дорогу либо читала, либо спала, полностью игнорируя свою подругу.

— Гермиона? — не выдержала Джинни.

— Что? — спросила я, не отрываясь от книги.

— Как у тебя дела? Что нового?

— Дела — хорошо. В жизни все по-старому. У тебя как?

— У меня все замечательно, — немного помолчав, она добавила. — Ничего не хочешь рассказать мне?

— Ничего! — я посмотрела прямо на нее. — Я знаю, что ты хочешь услышать, но я не готова к этому разговору. Дай мне, пожалуйста, время, хорошо? — Джинни кивнула, недовольно поджав губы. — И передай Гарри, что мое прощение ему придется долго и мучительно вымаливать.

— Не злись, — усмехнулась подруга. — Я, в отличии от него, умею хранить секреты, помни об этом. И меня очень беспокоит то, как ты замкнулась, в последнее время. Гермиона…

— Джинни, пожалуйста, — оборвала ее я. — Не надо!

— Как знаешь, — всю оставшуюся часть пути мы не произнесли ни слова.

По возвращении в школу я с головой окунулась в подготовку к Ж.А.Б.А. Дата сдачи экзамена была назначена на 14 марта. И, как сказала профессор Макгоногал, результат станет известен в начале апреля, что продлевало мое пребывание в школе на пару недель.

После разговора с профессором я сидела в гостиной и писала письмо Виктору, договариваясь о том, чтобы он встретил меня в аэропорту Софии. Когда письмо было готово, я заметила, что забыла конверт и пошла за ним в спальню. Возвращаясь, я еще с лестницы заметила, что за моим столом сидит Фред и читает письмо. Ощутив некоторое дежавю, я манящими чарами забрала у него письмо.

— Тебя не учили, что чужие письма читать нельзя? У кого еще из вашей семьи есть эта отвратительная привычка? — прошипела я, подойдя ближе. Мое шипение распугало первокурсников, сидевших неподалеку, и они, наспех похватав свои вещи, пошли в другой угол гостиной.

— А тебя не учили, что нельзя морочить голову тем, кто любит тебя? — невозмутимо спросил он, провожая взглядом ретировавшихся первогодок.