Тим

— Ну, Мэри, всегда ведь приходится выбирать между удовольствием и страданием. Нам с Эс казалось, что в конечном счете на долю бедного Тима придется больше страданий, чем удовольствия, если он начнет увлекаться женщинами, сексом и тому подобным. Мы с мамой решили, что лучше оставить мальчика в полном неведении. Ведь истинная правда, что человек не желает того, чего не знает, а поскольку Тим всегда много работал, он легко переносил воздержание. Возможно, со стороны это кажется жестоким, но мы считали, что поступаем правильно. А как ты считаешь, Мэри?

— Уверена, вы действовали в интересах Тима, Рон. Как всегда.

Похоже, ответ показался Рону уклончивым, ибо он торопливо пустился в дальнейшие объяснения.

— К счастью, пока Тим подрастал, у нас под самым носом имелся наглядный пример. По соседству от нас жила слабоумная девочка, и ее мать хлебнула с ней горя. Она Тиму в подметки не годилась: тянула всего пенса на четыре, да вдобавок не вышла ни рожей ни кожей. Когда ей стукнуло пятнадцать, на нее запал какой-то гнусный тип. Она прыщавая, жирная, слюнявая, неряшливая и все такое, но есть мужики, которым без разницы, кого трахать. Бедная идиотка залетела и с тех пор стала рожать косоглазых, заячьегу-бых, дефективных детей одного за другим, пока ее не отдали в специальное заведение. Здесь в нашем законе промашка, Мэри: в отдельных случаях надо разрешать аборты. Даже в государственном учреждении дурочку пользовал каждый, кто хотел, и в конце концов ей перевязали трубы. Именно ее мать и сказала нам, чтобы мы ни в коем случае не позволяли Тиму даже думать на тему секса.

Не обращая внимания на успокоительное бормотание Мэри, Рон встал и принялся беспокойно расхаживать по комнате. Представлялось очевидным, что принятое много лет назад решение по-прежнему не дает ему покоя.

— Многим мужикам и бабам плевать, что сексуальный партнер умственно неполноценен. Им бы лишь поразвлечься, и они даже рады, что у них не возникнет проблем с таким человеком, поскольку он недостаточно умен, чтобы преследовать их и доставлять неприятности, когда надоест. А чего волноваться-то? Они ведь считают, что слабоумный не может испытывать чувства, свойственные нам, нормальным людям. Они пинают его, как собаку, ухмыляясь во весь рот, когда безмозглый дурачок приползает на брюхе, виляя хвостом, и просит еще. Но слабоумные вроде Тима и соседской девочки способны к страданию, Мэри, в этом отношении они почти нормальные люди, особенно Тим. Бог мой, даже животные страдают! Я никогда не забуду, как Тим — тогда он был совсем еще крохой, лет семи или восьми, и только-только начинал говорить более или менее осмысленно, — так вот, он принес домой тощего, драного котенка, и Эс разрешила его оставить. В скором времени котенок превратился в кошку, которая вдруг начала раздуваться у нас на глазах, точно воздушный шарик, а потом глядь — появились котята. Я рвал и метал, но, к счастью для меня, она разродилась за заложенным кирпичом дымоходом в нашей спальне; я решил избавиться от котят, пока Тим ничего не узнал. Мне пришлось выломать половину кирпичей из кладки, чтобы до нее добраться, и я вообще не представляю, как она туда забралась. Кошка оказалась там, вся в саже, и котята тоже, а Эс стояла надо мной, хохотала как сумасшедшая и говорила, мол, хорошо, что кошка черная, сажа на ней незаметна. В общем, я вытащил оттуда котят, отнес на задний двор и утопил в ведре. Я в жизни так не раскаивался ни в одном своем поступке! Несчастная кошка целыми днями бродила по дому, горестно воя и мяуча, и искала своих детенышей. Она поворачивала ко мне голову, смотрела огромными зелеными глазами с такой надеждой, словно верила, что я найду пропавших котят. И она плакала, Мэри, плакала настоящими слезами, которые текли у нее из глаз, как у самой настоящей женщины. Я никогда прежде не думал, что животные могут плакать настоящими слезами. Господи! Первое время мне постоянно хотелось сунуть голову в газовую духовку. Эс неделю со мной не разговаривала, и каждый раз, когда кошка плакала, Тим тоже плакал.

Рон придвинул стул к столу и снова сел, положив перед собой руки. В старом доме было очень тихо, и Мэри снова начала думать о своем, пока Рон пытался овладеть собой. Тишину нарушали лишь тиканье старомодных часов да прерывистое дыхание старика. При жизни Эс здесь все было совсем иначе, неудивительно, что нынешняя обстановка так тяготила Рона.