Тилль

— Я тебе что, поп? — спрашивает Тилль. — Бабушке своей исповедуйся, оставь меня в покое.

— Господи Иисусе, — говорит Корфф. — В Брауншвейге я девку от шеста отвязал, ведьму, рано утром это было, ее в полдень должны были сжечь. Молодая совсем. Я мимо проходил, никто не видел, темно еще было, я веревки разрезал и говорю: «Быстро, беги за мной!» И она побежала, она так мне благодарна была, и я ее взял столько раз, сколько я хотел, а хотел я много раз, а потом я ей горло перерезал и закопал.

— Прощаю тебя. Ныне же будешь со мною в раю.

Снова взрыв.

— Ты почему смеешься?

— Потому что не видать тебе рая, как своих ушей, ни ныне, ни потом. Такого висельника, как ты, и сатане тронуть противно. А еще я потому смеюсь, что я не умру.

— Умрешь, — говорит Корфф. — Я не хотел верить, но теперь уж ясно, что мы не выберемся. Подохнет Корфф.

Снова грохот, снова все дрожит. Тилль прикрывает руками голову, будто от этого может быть прок.

— Корфф, может, и подохнет. Да только не я. Я сегодня не умру.

Он прыгает, будто на канате. Нога болит, но он стоит твердо. Камень обрушивается ему на плечо, кровь снова течет по щеке. Опять грохот, опять падают камни.

— И завтра не умру, и ни в какой другой день не умру! Не хочу! Не хочу и не буду, ясно?

Корфф не отвечает, но, может быть, он еще слышит.

Поэтому Тилль снова кричит:

— Не хочу, не буду, я ухожу, мне здесь надоело!

Грохот, земля дрожит, камень на лету задевает плечо.

— Ухожу. Всегда так поступаю. Когда дело плохо, я ухожу. Я здесь не умру. Я не умру сегодня. Я не умру!

Вестфалия

I

Она держалась все так же прямо. Спина вечно болела, но она ничем этого не выдавала и делала вид, будто трость, на которую ей приходилось опираться, была модным аксессуаром. Она еще напоминала свои старые портреты; то, что осталось от ее былой красоты, все еще заставляло теряться людей, неожиданно обнаруживших себя в ее обществе, — как сейчас, когда она откинула меховой капюшон и уверенно оглядела залу ожидания. По оговоренному знаку стоявшая за ней камеристка объявила, что прибыла ее величество королева Богемии и желает беседовать с посланником императора.

Она увидела, как переглядываются лакеи. Очевидно, в этот раз шпионы не справились со своей задачей, никто не ждал ее приезда. Она покинула дом в Гааге инкогнито, Генеральные штаты объединенных голландских провинций выставили ей пропуск на имя мадам де Корнваллис. В обществе одного только кучера и камеристки она отправилась на восток через Бентхайм, Олдензал и Иббенбюрен, мимо заброшенных полей и выгоревших деревень, вырубленных лесов, мимо монотонных ландшафтов войны. Постоялых дворов не было, так что ночевали они, вытянувшись на скамьях в экипаже, что было опасно, но ни волки, ни мародеры не заинтересовались маленьким экипажем престарелой королевы, и они беспрепятственно добрались до дороги, ведущей из Мюнстера в Оснабрюк.

Тут все переменилось. На полянах росла трава, у домов были крыши. Ручей вертел колесо мельницы. У края дороги стояли караульные будки, перед ними — упитанные мужчины с алебардами. Нейтральная территория. Здесь не было войны.

Перед стенами Оснабрюка к окну экипажа подошел стражник и спросил, чего им угодно. Камеристка, фройляйн фон Квадт, молча протянула пропуск, он взглянул на него без особенного интереса и пропустил их. Первый же встреченный ими горожанин, чисто одетый и с аккуратно подстриженной бородкой, указал им дорогу к резиденции императорского посланника. Остановив экипаж перед ней, кучер на руках донес королеву, а затем камеристку до портика, чтобы их платья не испачкались в навозе, изобильно покрывающем улицу. Двое стражников с алебардами открыли им ворота. Уверенно, как хозяйка — согласно действительному по всей Европе церемониалу, королевская особа пользовалась хозяйскими правами в любом доме, который удостаивала своим посещением, — она вошла в вестибюль, и камеристка потребовала вызвать посла.

Лакеи перешептывались и подавали друг другу знаки. Лиз знала, что должна воспользоваться замешательством, не дать ни одной из этих голов породить мысль о том, что ей можно отказать.

Она давно не выступала в роли монарха. Подходящий случай редко выпадает, когда живешь в маленьком домике и принимаешь только торговцев, требующих выплаты долгов. Но она была внучатой племянницей королевы Елизаветы, внучкой Марии Стюарт, дочерью Якова, короля Шотландии и Англии, и она с детства умела стоять, идти и смотреть как королева. Это мастерство требовало долгой учебы, но единожды овладевший им уже никогда его не забывал.

Главное — не спрашивать и не колебаться. Ни малейшего нетерпения, ни единого жеста, в котором можно было бы увидеть сомнение. И ее родители, и ее бедный Фридрих, который умер так давно, что ей приходилось рассматривать портреты, чтобы вспомнить его лицо, стояли так прямо, будто их не смеет коснуться ни ревматизм, ни слабость, ни невзгода.