Тихий омут

Тут послышался дружный хохот. Конечно, это был никакой не ман, уж лучше бы он. Это Полей со своими дружками – балбесина стоеросовая валаднается посредь ночи! Они стащили щуплого смешного паренька со стога и принялись потешаться на чём свет. Рядом в тихой ярости сжимала губы маленькая пухлощёкая девочка Ия.

– Отойдите от нас, дураки! – выпалила она, устав ждать каких-то решительных действий от Анея.

Хулиганы дружно захохотали и, сложив пальцы в знак «козы», принялись щекотать девчонку. Она пищала и неумело пыталась отбиться, но её окружили с трёх сторон, и шансов практически не оставалось.

Наконец, смелости набрался Аней. Он боязливо бросил: «Отойдите от неё, придурки!» – и толкнул одного их хулиганов. Похоже, именно этого они и добивались. Полей с друзьями свалил паренька наземь и щедро принялся отвешивать тумаки и оплеухи. Аней свернулся клубком.

Это занятие, правда, быстро надоело Полею, и ребята ушли, назвав напоследок Анея тряпкой и слизняком, а Ию полной дурой, поскольку ей не следует даже здороваться с ним.

Девчонка расплакалась только тогда, когда обидчиков и след простыл. Её друг по-прежнему лежал на земле и тихонько поскуливал.

– Аней, тебе больно? – захлопотала Ия, боясь прикоснуться к нему, чтобы ненароком не тронуть какой-нибудь синяк. – Куда они били? Ты можешь встать?

Парень, молча, сел, поджав колени к груди, и принялся растирать шею.

– Всё хорошо?

– Лучше не бывает, – огрызнулся мальчик. – Козлы, дубины стоеросовые! Ия?

– Да?

– Клянусь тебе, что, когда дорасту до посвящения, всё станется иначе. Я докажу всем этим… Дуракам! Что умная голова сильней узловатых мускулов! Ты веришь мне?

– Верю. Верю, Аней, ты только поднимайся. Ты ведь можешь подняться?

– Ты мне не веришь… – удручённо покрутил головой мальчик. – Жаль. Мне очень важно, чтобы ты мне верила…

Он тяжело поднялся и, держась за правый бок, нетвёрдым шагом отправился к родной избе. Ия поддерживала его за плечи. Горючие слёзы ручьями стекали по девичьим щекам и палили сердце парня пуще огня. Пуще всех ссадин и синяков. Век бы их не видеть.

– Они ответят за твои слёзы, – посулился Аней. – Звёзды перемешаются с землёй, но они ответят…

– Конечно, ответят, – согласилась девчонка. – Господь каждому воздаст по заслугам.

– Может, и не Господь…

* * *

День клонился к закату.

На завалинке около небольшой бревенчатой избушки сидел лысый мужчина. Он вовсе не отличался красотой или богатством наряда – длинная, почти до пят, чёрная холщовая рубаха, подпоясанная кумачом и старые затёртые сапоги. Зато на шее висел золотой круг, перечёркнутый крест-накрест тонкими серебряными линиями.

Пастор Клер никогда не относился к людям, готовым часами наблюдать закаты и восходы. Он был равнодушен ко всем проявлениям природы, воспетым в песнях и балладах. Дождь всегда оставался для него лишь унылой промозглой порой, попав в которую легко можно получить насморк; листопад с детства напоминал о том, что мир бренен, и смерть настигнет каждого, а тот самый пресловутый закат не был ничем иным, как символом регулярной, хоть и кратковременной, победы тёмных сил над светом.

Но, невзирая на свои взгляды, каждый вечер после службы пастор возвращался домой и подолгу просиживал на завалинке или крыльце, бессмысленно уставившись на последние всполохи гаснущего солнца.

С тихим протяжным скрипом отворилась дверь. На пороге возникла грузная маленькая баба. Она сложила руки на груди и поджала тонкие губы. Взгляд узких, заплывших глазок испепелял мужчину.

Клер бросил короткий взгляд на серые засаленные юбки жены и брезгливо скривился.

– Гляньте, – низким голосом каркнула женщина, – сидит. Сидит себе и в ус не дует. Нет, вы посмотрите, а? Ещё и глухим притворяется. Ну, конечно, дров-то наколоть нам не надобно, и печь-то в избе сама-собой затопится. А жрать поди потребуешь? Хочешь жрать, говорю? Кровля совсем прохудилась, жерди скоро треснут, чего ты ждёшь? Ты меня вообще слушаешь? Рожа басурманская?

Пастор лишь хмуро посмотрел на неё снизу-вверх и вновь продолжил наблюдать за ленивой погоней двух небольших облаков на умирающем небе. Кое-где уже загорались тусклые звёздочки, а над крышей навис холодный безразличный месяц. Ветер дул со стороны Ниствы, донося тихий едва уловимый запах цветущих водорослей.

– Сынько! – фыркнула баба и громко хлопнула дверью. Так в лихоборских землях называли лодырей, желая обидеть елико возможно. Даже ругательство «трутень» по сравнению с «сынько» не считалось таким уж обидным.

Клер поёжился и выудил из-под соломы чекушку ржаной настойки. Откупорив глиняный бутылёк, он воровато оглянулся и быстренько припал губами к горлышку.