Тихий дом

Я сделала это потому, что другая и должна подчеркнуть свое отличие внешне – пометить себя, чтобы расставить все по местам. Я не такая, как они, те, с кем мы учимся в одном классе, или те, кто собираются на тусе у Топора, или те, что бренчит по вечерам на гитаре во дворе, то и дело взрываясь приступами смеха. Я не такая внутри и снаружи тоже должна быть другой. Поэтому я подстриглась, выкрасилась в черный и наблюдаю за всем глазами, густо подведенными черным карандашом, как трагический клоун. Так и мне, и окружающим проще. Так понятней, почему я не смеюсь, когда всем смешно, или вдруг могу расхохотаться, когда у всех кислые мины, или ни с того ни с сего на глазах у меня могут выступить слезы и предательски скользнуть по щекам, оставляя после себя черные борозды смазанного макияжа. Теперь мой вид не оставляет сомнений, что я другая: странная, придурковатая, сумасшедшая – не важно, что именно окружающие подумают обо мне. Важно, что теперь, глядя на меня, они больше не будут ожидать от меня нормальности, они больше не будут ошибочно принимать меня «за свою», а я больше не буду чувствовать неловкость оттого, что нехотя обманываю их своим «нормальным» видом. Я ненормальная, и точка.

Я ненормальная, потому что сломанная, испорченная, не такая, каким задуман полноценный человек. Эти чертовы половины, из которых я состою (одна мамина, другая папина), похоже, никогда уже не приживутся во мне. Наоборот, чем дальше – тем больше я чувствую, что не только они отторгают друг друга, но я отторгаю их. Так, наверное, портятся иногда яблоки, начиная загнивать в самой сердцевине и долго не меняясь внешне, пока процесс разложения не доберется из недр до самой кожуры. А стоит взять такое, с виду нормальное еще яблоко в руку, и оно сложится в ладони, провалится стенками внутрь, выдав свою внутреннюю трухлявость. Со мной, похоже, что-то вроде этого. Все внутри меня изъедено болью, как червями, и мой внешний вид теперь предупреждает – лучше меня не трогать. Потому что внутри меня совсем не то, что должно быть. В этом и есть мое главное отличие от других: они внутри целые, а я – нет, и окружающий мир своим цельным нутром они чувствуют совсем не так, как я своим изломанным. В этот вечер, на тусе у Топора, мне в очередной раз довелось убедиться в этом.

Хотя я знала, на что шла, соглашаясь с Катей, все равно в процессе сто раз пожалела, что подписалась. Дома у Топора я заняла позицию, с которой удобно за всеми наблюдать, но быть при этом в стороне от происходящего. Таким местом оказался подоконник, широкий как скамья, совсем не такой, как в нашей хлипкой квартирке. На этом подоконнике я, наверное, была похожа на нахохленную птицу, которая не может сорваться с места и улететь, потому что у нее подбито крыло. Ну и плевать. Как бы нелепо я ни выглядела, а все равно не смогла бы органично влиться в эту компанию. У Кати тоже не слишком-то получалось сойти за свою. Среди них она казалась отбившейся от стада овечкой, пытающейся примерить на себя волчью шкуру, которая добавляла ее виду не строгости, а нелепости. И ее Пете, так же как и всегда, не было до нее ровным счетом никакого дела. Но Катя все же упорно и самоотверженно пыталась приобщиться к веселью, а я даже пробовать не стала. Зачем стараться, делать вид, что тебе весело, когда на самом деле это не так? Даже если я обману их, то уж себя-то вряд ли.

Тем временем в комнате, где все тусили, плотней сгущались духота, дурацкие пошлые шутки и алкогольные пары. Чем веселее становился каждый из них, тем сильней я ощущала разницу между нами, пропасть, которая навсегда, наверное, поселила меня на одиноком отшибе, а их всех вместе.

– Эмка, ты чего опять в угол забилась? Давай уже или туда, или сюда, – крикнул мне подвыпивший Тарасов, который вечно докапывается до меня почем зря.

«Или туда, или сюда» следовало понимать как «либо в комнату, либо в окно». По мнению Тарасова, это, видимо, смешная шутка. Он называет меня Эмкой, потому что считает, что я эмо, и уверен, что это дико остроумно.

Я посмотрела на его самодовольную раскрасневшуюся физиономию над тоненькой, как у цыпленка, шеей и даже отвечать не стала. Подвыпивший, он выглядел беззащитно и жалко, его напускная дерзость и нелепая бравада лишь усиливали это впечатление.

В этот момент я поняла, что с меня, пожалуй, хватит такого веселья и пора валить. А Катя пускай как хочет: либо пусть уходит со мной, либо остается на свое усмотрение. Я свою дружескую миссию выполнила. Я давно уже ее выполнила и по-хорошему могла бы уйти и раньше. Могла бы, но не ушла, почему-то продолжая сидеть в своем углу и даже умудряясь получать какое-то необъяснимое удовольствие от происходящего. Наверное, это удовольствие было сродни тому, которое я получаю, когда режу себя.