Тиберий Гракх

Слышали бы вы, какими рукоплесканиями разразилась базилика. Неизвестно, кому аплодировала публика, – Клуенцию или Цицерону, которому удалось неопровержимо доказать несостоятельность одного из примеров в речи обвинителя. Раб-буян оказался свободным человеком, воином, ставшим инвалидом не в бою, а в застенке Оппианика. И освобождение его было не следствием обуревавшей обвиняемого злобы, а порывом благородной души.

– Скажи, Марк Ампелий, – продолжал Цицерон, – почему Оппианик был с тобою так жесток? Ведь невольник без руки – не работник.

– Я думаю, он хотел у меня узнать, где спрятаны трофеи Мария.

– Почему он решил, что тебе это известно?

– В моих вещах был кубок, переданный мне сыном Мария, как драгоценная реликвия. Если я не ошибаюсь, этот кубок принадлежал Югурте. Оппианик решил, что мне известна судьба других трофеев Мария, и добивался с помощью пыток, чтобы я выдал их местонахождение.

– Ты упомянул кубок. Что он собою представлял?

– Это был кубок из мурры, прозрачный сосуд в форме груши. Он имел затычку в виде шишечки пинии.

– Итак, судьи, вам ясно, – торжествующе воскликнул Цицерон, – что Луций Сергий и мой свидетель говорят об одном сосуде. Правда, Катилина называет его стеклянным, а Марк Ампелий мурровым. Но такое расхождение ничего не меняет. Я уверен, что многие не понимают разницы между стеклом и муррой. Поэтому я прочту вам письменное показание осведомленного человека, торговца драгоценностями Максенция. Вот что он показал: «Муррой называют прозрачный камень, добываемый в горах Армении. Из него искусные мастера вытачивают сосуды поразительной красоты. В зависимости от размеров они стоят от десяти до ста тысяч сестерциев каждый».

– Ого! – выдохнул зал.

– Итак, – продолжал Цицерон, передавая письменное показание секретарю суда, – теперь вы можете себе представить силу любви госпожи Сассии к своему супругу. Она не пожалела для него такой дорогой вещи, и я добавлю, вещи, которой нет ни у кого в Риме.

При этих словах я едва не вскочил со своего места: «Вот оно что! Это награда, которой добивается Катилина за свое лжесвидетельство. Если бы не я, Цицерону этого бы никогда не узнать».

Я был преисполнен гордости! И в это время номенклатор произнес мое имя:

– Луций Овиний! Луций Овиний!

– Этот молодой человек, – сказал Цицерон, представляя меня судьям и публике, – ученик. Но он оказал следствию неоценимую помощь. Итак, Луций, я слышал, что ты был одним из тех, кто первым обнаружил тело убитого привратника. Не можешь ли ты припомнить, где это было?

– Думаю, что это было за Тибром, – отвечал я. – Там мы играем в этрусков. Тело лежало за кустами. Это был привратник Сассии.

– Как же ты его смог узнать? – спросил Аттий. – Насколько я понимаю, Сассия не приглашала тебя в гости.

– Однажды, когда мы играли, у нас за ограду попал мяч и я попросил привратника его отдать, то увидел, что у него нет языка. Я еще тогда подумал, откуда берутся такие уроды?

– Меня не интересует, что ты подумал, – перебил Аттий. – Мало ли бывает безъязыких? Почему ты решил, что раб Сассии и убитый – одно лицо?

– Думаю, что одно, – отвечал я, стараясь как можно четче выговаривать слова. – Они были одного роста и телосложения.

– И ты, наверное, запомнил, – спросил Цицерон, – куда был нанесен смертельный удар?

– Рана была на затылке.

– Я думаю, – сказал Цицерон, – что твои показания не оставляют никаких сомнений, что привратник Сассии и человек, найденный за Тибром, одно лицо. Устное описание соответствует письменному, составленному на месте преступления. Мне хотелось бы задать тебе, Луций, еще один вопрос. Не приходилось ли тебе встречать выступавшего здесь свидетеля Луция Сергия Каталину?

– Думаю, что приходилось. Когда я шел по Субуре, он заговорил со мною.

– Чего же он от тебя хотел?

– Он попросил меня показать, где находится таверна с птичьим именем «Журавль». Я понял, что речь идет об «Аисте», а не о журавле, и показал ему туда дорогу.

– Благодарю тебя, Луций! Ты свободен. Обратите внимание, судьи! Свидетель обвинения даже не знал дороги к таверне и ее точного названия. Но из твоих же показаний, Сергий, ясно, что ты уже успел побывать в «Аисте» как гость Оппианика и был свидетелем его отравления.

Пока все это произносилось, я шел по проходу между скамьями. Мне не терпелось услышать, как оценит Багор мои ответы патрону Клуенция. Но Багра не было видно. Зато я столкнулся нос к носу с Педоном. Он прямо-таки затащил меня в свой ряд.

– О, Луций! – произнес он высокопарно. – Ты украшение нашей школы. Ты удостоился похвалы самого Цицерона. А известно ли тебе, что Цицерон не только римский Демосфен, но и прекрасный знаток Гомера, Гесиода и других авторов, которых мы изучаем по мере наших способностей?

Педон едва успел произнести эту тираду до конца. Со всех сторон зашикали. Кто-то дернул Педона за край гиматия.

И снова неповторимый голос Цицерона пробился к моему слуху:

– Скажи, Сассия, кто-нибудь присутствовал, когда ты вручала драгоценный кубок рабу своего сына, напомню, это было в Риме?

– Да, присутствовал. У меня тогда гостил сын моего последнего супруга.