Тяжелый путь к сердцу через желудок

— Нет, — отказалась Алла Викториновна и выложила из сумки своего Казанцева.

— Фантастика?

— Фантастика.

— Казанцев, поди?

— Он.

— И охота тебе муру всякую читать? — изумленно поднял кустистые брови большой поэт, всем своим видом показывая, что если и нужно что-нибудь читать, то это его, настоящего поэта.

— Написал что-нибудь? — тихо спросила Алла Викториновна и расстегнула кофту, под которой поблескивал сиреневый шелк.

— Напишешь тут! — пожаловался большой поэт и кивнул в сторону двери. — Опять грызлись. Того и гляди сожрут друг друга. Может, квартиру разменяем? — неожиданно предложил он и начал мысленно прощаться с привычным пространством обжитого дома.

— Зачем?

— Затем, что невозможно работать. Кричат! Ругаются!

— А вы бы взяли и разменяли! — снова выкрикнула из зала старшая и снова с силой захлопнула обшарпанную дверь.

— Да… — появилась вторая дочь и, уродливо вывернувшись, почесала ногу чуть выше колена второй ногой. — Квартиру-то, между прочим, вы и на нас получали.

— Вы в ней, между прочим, и живете, — огрызнулся отец и уткнулся в газету.

— Из-за вас и живем. Сидите, как утки на болоте, все боитесь со своим добром расстаться. Могли бы и к нам прислушаться!

— Ты к своей дочери лучше прислушайся! — рассвирепел большой поэт, а Алла Викториновна заволновалась:

— Ну, не надо ссориться! Не надо!

— Что ты заладила?! — выступила младшая дщерь и уселась на стоящую рядом табуретку. — Из-за тебя, между прочим, колхоз организовался: «Давайте жить вместе! Давайте жить вместе!» Вот — смотри теперь, во что твое «вместе» вылилось.

— Я же как лучше хотела… — стала оправдываться Алла Викториновна.

— Хватит врать-то уже! Как лучше хотела! Ты отца потревожить боялась. Как же! Они ведь у нас большие непризнанные поэты! Им условия нужны для творчества! Кабинет! А то, что мы с Аглаей втроем в одной комнате, так нам условия не нужны! В зал вечером войти нельзя — там ты. На кухню нельзя — там он, а кабинет-то в это время пустует. Главное, она (младшая указала рукой на захватанную руками дверь зала, за которой скрывалась старшая сестра) одна в комнате, а мы (с силой стукнула себя кулаком в грудь) втроем.

Алла Викториновна с тоской посмотрела на мужа, мысленно просигнализировав: «Может, и правда, разменяем?»

«Теперь нет! Хамить не надо было!» — так же мысленно ответил большой поэт, отличавшийся необыкновенной строптивостью. Удачный момент был упущен: вопрос о размене снова был отнесен к разряду неразрешимых.

— Все сказала? — невнятно прошамкал поэт Реплянко. (После второго инсульта стоило ему утратить эмоциональное равновесие — впасть в гнев, огорчиться, растеряться, — как тут же речь его утрачивала ясность и превращалась почти в мычание.)

— Что? — в раздражении взвизгнула младшая и вскочила с табуретки.

— Папа спрашивает тебя, все ли ты сказала ему?

— А ты что, снова в адвокаты записалась? — бесновалась дочь. — Конечно! Как только вам говоришь что-нибудь нелицеприятное, вы тут же объединяетесь против. Сразу вместе, словно и не было ничего: ни синяков у тебя под глазом, ни пьяных дебошей, ни бессонных ночей. Бедные-несчастные, дожили до старости, а теперь их дети из дома выгоняют.

— Зачем так нервничать? — пыталась сохранить спокойствие Алла Викториновна, одним глазом наблюдая за реакцией мужа — вроде держится.

— Да тут не просто нервничать, тут с ума сойдешь с вами: никакой жизни, а вы все со своей квартирой носитесь, как с писаной торбой!

— Ну, подумай, — резонно отметила Алла Викториновна. — Сейчас у каждого своя комната, а если мы квартиру разменяем, то на две однокомнатные без доплаты, я узнавала. Значит, кто-то из вас должен пожертвовать собственной жилплощадью.

— И этот кто-то, конечно, не ты с отцом!

— А тебе бы хотелось, чтобы это была я? — Откуда ни возьмись, в голосе Аллы Викториновны появились металлические нотки.

— А ты бы хотела, чтобы это были мы с Аглаей?!

— Почему я тебя так раздражаю? — изумилась Алла Викториновна и подошла на полшага ближе к дочери.

— Потому… — Та скривилась, было видно, что разговор ей дается нелегко. — Потому что ты… всю жизнь… живешь ради него. А мы… так, издержки патологической любви между поэтом и его музой. Тебе, кроме него, никто не нужен!

— Это неправда, — расстроилась Алла Викториновна и несколько раз провела рукой по горлу, словно утихомиривая сидящий в нем вопль. — Это в принципе все неправда.

— Что она сказала? — вернулся в себя выпавший из разговора большой поэт.

— Она, — Алла Викториновна старалась произносить все слова членораздельно, — сказала, что я ее раздражаю.

— Ее все раздражают, — не глядя на жену, отметил художник слова. — Включая собственную дочь.

— Да! — со слезами выкрикнула та, в чей адрес посыпались упреки. — И Аглая тоже! Но больше всех меня раздражаешь ты! — бросила она матери и, развернувшись, вылетела из кухни.