«The Coliseum» (Колизей). Часть 1

В одиночестве мужчины, которое разделяла скамья да воробьи, равнодушно чирикающие о своем, появление любого человека было неоднозначным. Перед задуманным, на которое так трудно было решиться, ему не хотелось видеть никого. Но сейчас что-то растаяло, размягчилось в нем. Спокойный, нежный взгляд маленьких глаз напомнил мужчине о существовании искренности, правды. Трогательной, беззащитной правды, которая сохранилась только в детях, и которую мы безжалостно выкорчевываем, «готовя» к жизни.

– Ты, наверное, потерялся? – Андрей огляделся.

– Это потерялся ты… – мальчик улыбнулся. – А я нашел.

– Вот даже как? – ситуация становилась забавной. – Ну, расскажи, как ты нашел меня? Вроде не прятался, – Андрей решил подыграть.

– Прятался, – мальчик продолжал улыбаться.

– От кого же я прятался?

– От меня. Пять лет ты прятался от меня… папа. Вы с мамой не хотели меня послушать… я знаю. А я очень люблю вас… обоих. Помнишь… на качелях, как я смеялся… разве не слышал? Звонко-звонко. А потом… потом мне сказали, что вы оставили меня. И я только сам могу найти вас.

Мужчина остолбенел. Гул колоколов заполнил голову. Их сверкание уже значило что-то другое, нежели прежде…

– Почему ты плачешь? Я же нашел. Папа! Мне сказали, что ты и сам пошел меня искать. Видишь, я знаю лучше дорогу…

Слезы заливали лицо мужчины. «Это наваждение… нет, сон… нет, не может быть» – мысли путались, рвали сознание, выплевывая какие-то обрывки памяти, разговоров… Он помнил всё. Особенно тот день. Когда всё решилось, и он потерял сына. И вдруг…. Разве возможно такое? Бред! Галлюцинации!

– Кто? Кто сказал тебе это, мальчик?!.. – выдавил Андрей.

– Дяденька. Слепой дяденька. Он видел маму. Просто не успел ей объяснить… она быстро ушла.

– Где? Когда ушла? Куда?

– В Колизей, конечно. Все почему-то туда хотят.

Ошарашенный мужчина растерянно огляделся, убеждаясь, что люди двигались, машины гудели… – «нет… не сон», – и снова повернулся к мальчику. Никого рядом уже не было.

Гудки слились, превратились в неприятный раздражающий звук, который перешел в звонкий трёкот будильника.

Он резко сел. Простынь закаталась и обнажила матрас. Но и в нем что-то свернулось и тоже обнажилось. Утро оглушило тишиной.

«Так. Решено. Сегодня». Андрей принял душ, побрился и, стараясь не смотреть на Галину Николаевну, вышел из дома.

* * *

Ишики-сан долго смотрел на фотографию, стараясь понять, как она получилась. Видя перед собой ту осень, красные листья, фрески и сторожа, он не мог вспомнить, в какой момент появилась в кадре эта сцена. Но сцена неизменно оживала, стоило фотографу прикоснуться к снимку:

Двое мужчин разговаривали. Один расположился в кресле и с любопытством, иногда посмеиваясь, слушал другого. Тот ходил в добротном халате по какой-то странной комнате со странной мебелью и размахивал руками, громко возмущаясь:

– Включишь телевизор, а там очередной сериал!.. – особая форма деградации не только актеров, но и зрителя. Нас с тобой, Виктор! Кривить не буду – целоваться умеют. Уверенно демонстрируют. Но Станиславский здесь не причем. Прием освоен до совершенства без него. Отточен. Они, скорее, поклонники Джорджа Сороса – отца безопасного аборта нового времени и «планируемой» беременности. Так надо помнить – о чем Сорос бы не говорил, он говорит о деньгах. О своих! Они этого не знают. Не желают знать! Умом простоваты. Тогда – добро пожаловать в «куклы». Игрушки для кукольников-режиссеров… где молодая графиня может кричать на горничную. В пору снова открывать «институты благородных девиц», а самим актрисам туда для воспитания подаваться.

Раздраженно вскинутые руки тут же спрятались за спиной.

– И опять блат выше совнаркома! Что ты будешь делать! – он зашагал быстрее. – А поделки-сценарии, наспех сляпанные «ребятами с нашего двора», а дворов у чиновников от кино много, которые пестрят репликами типа: «Не растопить каменного сердца!», хотя тает только «ледяное». Или «бросилась под рельсы», забывая, что под ними – шпалы. Под поезд, под поезд бросаются!

– Ну, ну… и классик ошибался: «Всходит месяц обнаженный при лазоревой луне»! – парировал тот, что в кресле.

Бьюсь об заклад, дорогой читатель, вы узнали в нем Крамаренко.

– Да нет, здесь вызывающе безграмотно! Гротескно! Пошло. И всё это озвучено, исполнено удивительно сговорчивыми, при виде гонораров, актерами. А белые подворотнички солдат на фронте? – говоривший сунул руки в карманы. – Порой неплохими, талантливыми актерами. Другие-то… бог с ними. Ну, не на всё же ради монет соглашаться… Ведь не бедствуют! Где же достоинство, честь, наконец?! Свои же ученики будут перемигиваться за спиной. А дети наши обречены изучать на «поделках» историю.

Борис Семенович подошел к окну и остановился с застывшим взглядом.

– Стыдно будет… за роли-то такие. Нет, брат, не жилец я среди них! – он повернулся к другу. – Пора уходить… – Метелица подвинул стул, опустился и закинул ногу на ногу и уставился в окно.

Крамаренко насторожился:

– Да брось, Борис, такие же…