Тэза с нашего двора

Рассчитавшись с долгами, какое-то время Лёва зализывал раны и обдумывал очередной бизнес. Сначала он хотел открыть индийский ресторан для йогов, где каждый посетитель мог, заплатив деньги, сесть за столик и пару часов поголодать. За дополнительные деньги можно было ещё полежать на гвоздях. Идея была великолепна: не требовалось ни кухни, ни продуктов — только кассеты с песнями Радж Капура. Он уже даже снял помещение и заказал вывеску: «Ресторан „Голодок“», но в последний момент его отговорили, напугав, что у него обязательно возникнут проблемы с Индийским посольством. Тогда в снятом помещении Лёва открыл кафе «Ностальгия», специально для эмигрантов из СССР. По гениальной Лёвиной задумке, там всё напоминало нормальную общепитовскую столовую: скатерти неделями не менялись, бумажные салфетки были нарезаны лапшой, официантки встречали каждого посетителя дружным ором: «Вас много, а я одна!». В меню все названия блюд были вычеркнуты, готовили только рубленный шницель, жаренный на вазелине, но и тот приходилось дожидаться часами, вместо него сразу подавали жалобную книгу — их была целая библиотека. Молодой певец, в тельняшке и бабочке, пел бодрые комсомольские песни из репертуара Лёвы Лещенко. На дверях висела табличка «Свободных мест нет» — приходилось просить, угрожать, давать взятки. Всё было до боли в сердце родным и знакомым, поэтому эмигранты повалили в «Ностальгию»: это стоило намного дешевле, чем путешествие на родину, а впечатления те же. Лёва начал процветать. Он снял дополнительное помещение, заказал с десяток настенных лозунгов: «Хлеб — наше богатство», «Спиртное приносить и распивать запрещается!», «Пальцы и яйца в солонки не макать!» и вступил в переговоры с Нечерноземьем о регулярных поставках прокисшей капусты… Словом, собирался вести дело на широкую ногу. Но всё снова рухнуло: две выпускницы ГИТИСа, которых он пригласил на роли официанток, воспитанные в традициях социалистического реализма, в поисках правды жизни дошли до непотребства. Одна с размаху опрокинула подливку на замшевый жакет посетительницы, а когда та стала возмущаться, вторая официантка с воплем «Ходят тут всякие!» выдернула из-под неё стул. Этого не выдержали даже эмигранты из Жлобина. Поднялся скандал. Напрасно певец, пытаясь охладить страсти, запел «Хотят ли русские войны» — это не помогло. Выплёвывая шницели, посетители с проклятиями покинули «Ностальгию». Назавтра в «Новом русском слове» появился фельетон, опозоривший Лёву на всю страну.

Кафе пришлось закрыть — его бойкотировали.

В Чопе таможенный конвейер работал на полную мощность, но всё равно очереди были огромные, приходилось неделями ждать своего часа. Поэтому сюда заранее приезжали представители семейств, родственники или друзья эмигрантов — и занимали для них очередь, чтобы те подъезжали в день досмотра и успевали на поезд.

У Жоры не было представителя, поэтому он приехал за два дня до отъезда, за безумную цену снял комнату недалеко от вокзала и за совершенно сумасшедшие деньги сумел прорваться на досмотр за два часа до отхода своего поезда.

На гладкой стойке лежали вскрытые сумки и чемоданы, как на хирургическом столе пациенты. Все их внутренности были вывалены наружу, и черноусый хирург-таможенник препарировал их. На двух соседних стойках производились аналогичные операции. Чемоданы лежали, раскинув крышки, бесстыдно обнажив самое сокровенное и интимное: трусы, кальсоны, бюстгальтеры… Поезд уже был подан, с носильщиком договорено, и Жора нетерпеливо ждал окончания досмотра — измотанный и издёрганный, он был уже на последнем пределе. Наконец, таможенник сделал знак, что всё, можно забирать, и Жора стал поспешно запихивать в чемоданы своё имущество. Сваленные кое-как, вещи не помещались, крышки не закрывались — Жора, в сердцах, выбрасывал оттуда то туфли на толстой подошве, то пару брюк, то дорожный несессер. Покончив с одним чемоданом, оттаскивал его в угол и принимался за следующий.

— Хозяин, не успеем, — торопил носильщик.

— Сейчас, сейчас!

Наступив коленом на крышку, как на горло собственной песне, Жора, наконец, захлопнул замок последнего чемодана, оттащил его в угол и вдруг похолодел.

— А где телевизор? — спросил он хрипло у носильщика, который уже ставил чемоданы на тележку.

— Не знаю, — ответил тот, затягивая вещи ремнём.

— Подожди, не уезжай! — Жора бросился к своему черноусому таможеннику, который уже препарировал имущество следующих пассажиров. — А телевизор?.. Телевизор где?..

— Гражданин, сюда нельзя.

— Куда вы дели телевизор?! — Жора уже кричал, бегая вдоль стойки и заглядывая под неё.

Вокруг стали оборачиваться. Черноусый швырнул на стойку недосмотренный детский свитерок, подошёл к Жоре, схватил его за руку и негромко, но зло произнёс:

— Моё дело смотреть, а твоё — следить, понял?.. Проворонил — пеняй на себя, тут ворюг, как коршунов. И не ори, не наводи тень на таможню, а то повторно трусить начну!

Он выпустил его руку. Жора стоял белый, как покойник, хрипло хватая пересохшим ртом воздух.

— Хозяин, опаздываем! — крикнул носильщик.