Тетрадь в сафьяновом переплете

Граф Петр Иванович молчал, опустив пистолет.

Дальнейшее заняло не более получаса. Злодейскую свиту Струнского приказано было отпустить, а новосветовцам спешно погружаться на корабли. Этот бывалый люд ко всему был привычен, странствия он любил. Неожиданный поворот событий вызвал даже радостное оживление. Собирались споро и весело.

Что касается Струнского, то он довольно быстро пришел в себя. Помутившимся взором он провожал людей, садившихся в шлюпки. Одна из них предназначалась для госпожи Черногорской.

— Что ж, Петр Иванович, — произнесла она, — видно, не судьба.

— Настя! — воскликнул он.

— Я могла бы вам с Митей предоставить каюту, да ведь не решила еще, куда направимся. Но вот господина Струнского я покуда заберу с собой, чтоб не сделал глупостей. Вставайте, сударь, возьмите меня под руку да проводите к шлюпке. Пусть ваши люди наверху увидят, что вы в добром здравии.

— Благодетель, а я-то куда? — воскликнул Курячин.

— Гуляй, Мафусаил! — в отчаянье произнес Струнский. — Эта чертовка обвела меня вокруг пальца!

Вереницей проходили новосветовцы, унося с собой самое необходимое.

— Эх! — сказал казак, глядя на гору, где у пушек мельтешили фигуры. — Коня б моего степного да в сабли!

— Опять, значит, в бега, — говорил другой, — дело привычное, ладное. От кого бы не бегать, лучше уж бегать, чем на лежанке лежать.

— Матушка-государыня, а как же гранит, что вчера нарубили?

— Дура, что с глупостями пристаешь, до тебя ли ей?

Потрескивали кое-где последние заряды фейерверка. Под низким небом веял холодный ветер, вздымались волны. Шлюпки, переваливаясь с боку на бок, уходили к яхте и пакетботу.

— Бал не удался, — сказала госпожа Черногорская, — но все же позвольте поздравить вас с днем именин, сударь.

— Благодарю, — пробормотал Струнский, — где вы меня высадите?

— В ближайшем удобном месте. Не беспокойтесь, вы в безопасности.

— А я и не беспокоюсь, — напыщенно сказал Струнский, — вы не осмелитесь причинить вред любимцу государыни!

Госпожа Черногорская засмеялась. У самой шлюпки Струнский вдруг встал в позу и, протянув к морю руку, вскричал:

О ты, котора все Европ
Затмила доблести и славы!..

— Пожалуйте в лодку, — оборвала его госпожа Черногорская.

Струнскому помогли переправиться в шлюпку. Мы остались одни, только Станко да еще несколько человек сновали по берегу.

— Что ж, прощайте, Петр Иванович, — сказала госпожа Черногорская, — даст бог, свидимся.

— Прощайте, — пробормотал Осоргин, — но свидимся ли? Право, нехорошее у меня предчувствие…

Она пожала плечами и повернулась ко мне:

— И ты оставайся счастлив, Митя. Уж я и не спрашиваю, хочешь ли ехать со мной.

Нет слов, мне хотелось. Но разве я мог так поступить в присутствии графа, который был ко мне добр и ласков? И госпожа Черногорская это поняла.

— Я извещу тебя, Митя, — сказала она. — Даст бог, ты поедешь в ученье, в Европе я тебе помогу.

Усиливался шум волны. Она тяжело набегала на берег, выбрасывая пену, и катилась обратно. Госпожа Черногорская была уже в шлюпке. Развевалось ее платье, трепетали поля шляпы, она придерживала ее рукой. Шлюпка пошла. На фоне зловещих туч и свинцового моря, в гудении ветра и веерах брызг белая стройная фигура выглядела особенно беззащитно. Она взмахнула рукой.

— Настя! — из груди Осоргина вырвался всхлип.

Сердце мое сжалось. Могли ли мы знать, что больше ее никогда не увидим? Она внезапно явилась и столь же внезапно исчезла, оставив в душе пронзительное сожаление, что эта встреча была так коротка.

Шумело холодное Черное море, сегодня оно было и впрямь черным, визгливо вскрикивали чайки, и даль все больше затягивалась мглой, обещая сильную бурю.

Прощай, Настя!

Письмо

Так закончилось это необыкновенное путешествие. К моим запискам стоит прибавить письмо, которое граф Петр Иванович получил от своего отца уже в Киеве.

«Любезный сынок,

на письмо твое отвечаю сразу и уж не знаю, успеет ли оно тебе помочь. Сын мой любезный, должен я тебе повиниться, а не повинившись, ничего разобъяснить не могу. Настенька, повстречавшаяся тебе в дороге, есть твоя ближняя родня, о чем она не ведает, но теперь прознаешь ты.

Все верно она сказывала о Кукушкином доме, и что хоронилась там, и что жила потом в Михалкове. Сын мой любезный, не знаю, как то и вымолвить, но Настенька та не есть государева дочь, она сводная сестра твоя, которую я по глупости и на старую голову прижил с девицей из дворни моей в Дуплянке.

Да хоть и не по глупости, а по любви. Девицу, коей имени не называю, я истинно полюбил. А потому не называю, что в живых ее нет, она умерла тотчас после родов, и плакал я неутешно долгие дни, да и сейчас вспоминаю с тоской сердечной.

Сын мой, и вправду сошлось, что в те же дни Елизавета, сестра княгини Екатерины Романовны, разрешалась от бремени, неся то бремя от покойного государя. И те роды оказались несчастливы, младенец вышел неживой. Слухом, однако, земля полна. Многие знали, что Елизавета ожидает дитя, и не поверили, что дитя это скончалось.