Тетрадь в сафьяновом переплете

— Карашо, — медленно проговорил главарь.

Внезапно он охватил мою шею рукой, притянул к себе и приставил к моей груди кинжал. Петр Иванович вскочил, но его схватили и вновь кинули на пол. Я замер. Острие кинжала уперлось прямо против моего сердца.

— Ай, руськи джаным, — сказал главарь, — некарашо.

— Эфенди говорит, чтоб писал, — произнес переводчик, — не то перережет горло слуге.

— Ч-черт… — процедил Петр Иванович и взял в руки перо.

Как я узнал позднее, в бумаге были такие слова:

«Любезная госпожа Черногорская, обстоятельства вынуждают меня обращаться к вам не по своей воле, ибо нахожусь в плену у разбойников с небезызвестным вам Дмитрием Почиваловым. Объявлено нам, что мы заложены за 10 тысяч золотом, кои те же разбойники предложили мне испросить у вас в долг. Не ведаю, откуда у них известье о вашем состоянии, но не могу поступить иначе, ибо нам угрожают смертью в случае, ежели эта бумага не будет послана. Получив ее, поступите по вашему разуменью и не корите вашего покорного слугу и совсем недавнего знакомца. А там как рассудит Бог.

Остаюсь с уважением, граф Петр Осоргин.

Писано в Судаке 13 мая, года 1786».

Главарь проглядел бумагу, подал ее переводчику, тот проговорил ее вслух. Главарь удовлетворенно кивнул головой.

— Карашо! — Он махнул рукой.

— Эфенди говорит, что вы будете жить, ни в чем не нуждаясь. Он говорит, что двух дней хватит. Госпожа Черных Гор добрая, вчера она отдала тысячу золотых за двух оборванцев, которых собирались наказать. Госпожа Черных Гор не жалеет денег. Ты хорошо поступил, что написал письмо. Она даст эти деньги. Эфенди тоже добрый, он мог бы потребовать больше, но госпожа Черных Гор ему нравится, он не хочет ее разорять. А теперь вы идите спать. Эфенди не хочет вам зла, он знает, что у богатых людей много денег, а мы бедные, мы тоже хотим денег, десять тысяч, не так уж много, у госпожи Черных Гор тысячу раз по десять тысяч, и у нее богатые камни, которым вообще нет цены. А теперь вы идите спать, и эфенди тоже пойдет спать, потому что все должны спать, богатые и бедные, и эфенди никому не желает зла, потому что он очень добрый.

Так главный разбойник говорил очень долго, наслаждаясь своим реченьем, а к концу он стал закатывать глаза и подпевать сам себе, все больше впадая в блаженство от ожидания груды золота, которую ему должны были доставить через два дня.

Нас заперли в сакле, угостив ковшом воды и засохшими лепешками. Помещение было совершенно глухое с двумя крохотными окошками, куда можно было едва просунуть голову. Двое охранников расположились у выхода, задняя стена упиралась в гору, потолок был крепок, и мы не нашли никакой возможности для побега.

— Однако это ужасно, — пробормотал Петр Иванович.

Больше всего его заботило не наше положение, а те предстоящие минуты, когда госпожа Черногорская откроет письмо.

— Я в роли вымогателя! — простонал Осоргин, хватаясь за голову.

— Но можно отдать долг, — робко сказал я.

— Эти негодяи уверены, что она несказанно богата! — воскликнул Петр Иванович. — Немудрено. Представляю, как пользуются ее добротой остальные. Быть может, это не первый шантаж.

Он расхаживал по сакле и не мог успокоиться.

— Как же мы беззаботно странствовали, Митя! Я даже пистолеты сегодня не взял. Впредь будет наука. Глупо, глупо! Десять тысяч! — Он снова схватился за голову. — Вот батюшке-то подарок! Не ведает, старый, куда своего сына заслал.

Трое суток мы протомились в сакле, питаясь только сухими лепешками. Да раза два приносили козье молоко. К исходу третьего дня дверь растворилась, и вошел довольный главарь. В руке он держал увесистый позванивающий мешок.

— Карашо, рюськи! — произнес он, довольный.