Тетрадь первая

(Из этого: Расколюсь — так в стклянь [123])

* * *

…Любезность — или нежелание огорчить? Глухота — или нежелание принять?

…А знаете, как это называется?

Из всех, за всю жизнь — только один вместил: 61 года от роду — и очевидно миллиардер — т. е. привы <слово и фраза не окончены>

…У Вас же великолепный выход: что превышает — на долю Гения. Он и не такое вместит.

Это не игра, п. ч. на игру нужен досуг. Я же задушена насущностями: от стихов до вынесения помоев, до глубокой ночи. Это кровное. Если хотите: кровная игра. Для меня всегда важно прилагательное.

* * *

Отношение к Вам я считаю срывом — м. б. и ввысь. (Вряд ли.)

* * *

Я не тот (я другой!) — тогда радуюсь. Но чаще «не тот» — просто никто. Тогда огорчаюсь и отступаюсь.

* * *

Смирение — это последнее любопытство: до чего дойдет (мужчина, гость, Бог, <пропуск одного слова>) и на чем, наконец, остановится — и есть ли конец — и остановится ли?

* * *

Edelstein — в Германии я бы любила бриллиант. [124]

* * *

Вспархиванье птиц: отрывистое мурлыканье.

* * *

Могу есть — грязными руками, спать — с грязными руками, писать с грязными руками — не могу. (В Сов<етской> России, когда не было воды, вылизывалась.)

* * *

Чудовищность причастия: есть Бога. Богоедство.

* * *

Чешские гуси меня ненавидят, капитолийские бы любили.

* * *

Как тросточка довершает руку!

* * *

(Запись о любимой серой тросточке, купленной С. на аукционе имущества бывшего царского посла и подаренной мне, а затем — много спустя — потерянной мною в Моравской Тшебове, на холму, собирая чернику.)

* * *

Отправить на тот фронт.

* * *

— А она всё-таки вертится! — Да не вертись — завертелась бы!

* * *

Дворянство хорошо, когда ты окружен (как шея — петлей) коммунистами, когда ты с людьми достаточно — человека.

* * *

NB! А с дворянами? Теми, вроде Бунина, в дворянской фуражке, т. е. дураками. И злостными.

Ответ кажется будет таков: когда я с дворянами мне бесконечно трудно вспомнить, что и они — люди (т. е. любят, болеют, а главное — умирают).

(1932 г.)

* * *

Аля: — Мама! Нимб — только вокруг святых и вокруг луны.

* * *

Плоха для мужчин — хороша для Бога. (Плоха, стара, негоднá и т. д. — хороша, молода, годнá и т. д.)

Я бы из одной гордости никогда не пошла в монастырь к сорока годам. Из одного — уважения — к Богу.

* * *

Испакостилась о мужчин — Бог очистит.

* * *

Магдалина, когда раскаялась, была хороша и молода. Когда мы говорим: Магдалина, мы видим ее рыжие волосы над молодыми слезами. Старость и плачет скупо.

М<ария> М<агдалина> принесла Христу в дар свою молодость, — женскую молодость, со всем что в ней бьющегося, льющегося, рвущегося.

* * *

Мария и Марфа сестры не лазаревы, а христовы. Заведомая отрешенность — жертвенность — бесстрастность сестер (Катя и Юлия Р<ейтлингер> [125]). Одна варила, другая слушала. Мария + Марфа — одна идеальная сестра: абсолют сестры. Больше любить — женски любить. (Т. е. — меньше любить.)

* * *

(Неисчерпаемо!)

* * *

Я — то Дионисиево ухо (эхо) в Сиракузах, утысячеряющее каждый звук. Но, утверждаю, звук всегда есть. Только вам его простым ухом (как: простым глазом) не слыхать.

* * *

Пишу из комнаты (именно из, а не в!).

* * *

    ждали |

Как знали | и звали… как сладко веяли

Азалии, далии над Офелией

Как ткали и пряли ей ризы бальные

Азалии, далии и ветви миндальные

О, сладость — дай ее!

О, младость — дли ее!

Азалии, далии,

Азалии, лилии…

* * *

(Не пригодилось, ибо ни азалии, ни далии не пахнут, следовательно: не веют.)

* * *

            дело

Дитя — не в Гамлете!

* * *

В любви мы лишены главного: возможности рассказать (показать) другому, как мы от него страдаем.

* * *

Следствие: другой, которому мы еще можем рассказать, т. е — любовь к другому, т. е. опять: невозможность рассказать другому как мы от него страдаем.

* * *

Любовь: друг (тот кому можно) ставший другим (т. е. тем кому нельзя), т. е. чужим, т. е. врагом.

* * *

Невозможность — того или иного высказывания — есть уже начало страдания от другого, т. е. наша невозможность (рассказать другому что бы то ни было) наше страдание опережает: сначала: нельзя, потом: страдание, что нельзя: потом само страдание от другого. Сама невозможность уже есть страдание, хотя бы никакого страдания (к<отор>ое невозможно рассказать) еще не было. «Если ты мне сделаешь больно, я даже не смогу тебе пожаловаться, значит — ты мне меньше и дальше другого» [126]. Почему же «не смогу», а главное: откуда же «не смогу». Оттуда — откуда всё (знание). Знание наперед (в случае опыта — назад) невозможностей: своих и любви. Инстинкт оленя, рожденного преследуемым. Самозащита слабого, нет: заранее побитого. А почему (не смогу)? Да потому что ты мне тогда сделаешь еще больней — т. е. опять знание (наперед или назад) безжалостности, больше: порочности любви.

Итак: заведомая невозможность обнажить предполагаемую (NB! неизбежную) рану эту рану создает.

* * *

В момент писания мне всё ясно, будет ли мне всё так же ясно в момент читания?

(Правда поэтов — тропа зарастающая по следам. 1932 г.)

* * *

— Здесь что-то скрыто, надо ОТРЫТЬ. Мне — первой.

(Чтение поэтов)

* * *

Утрата друга и приобретение врага.

(Любовь)

* * *

Друг — врач, любимый — враг.

* * *