Тётя Mina

Что сегодня можно сказать о молодом человеке, вкусившем прелести лагерной кухни, зажравшегося, и в итоге получившего то, что заслужил? Кто был над ним? Немцы, а с немцами такие игры, кои он вёл, никогда и ни у кого не проходили. Да и его побег был страшной глупостью: я уверен, что далее первой проверки документов он не убежал. В военной Германии инородные, да и свои граждане, далеко и без смысла не убегали.

Как закончил своё пребывание в этом мире тот работник кухни — об этом можно только предполагать, но что печально — это без сомнения.

Глава 17. Невероятная. Возвышение.

Была тётушка расисткой? Если судить по всем её действиям — нет, она более подходила под "интернационал", но когда она встречалась с враждебными ей людьми, то первое, что она делала — поминала их национальность:

"…был у нас бригадир, полячишка, настоящий кощей бессмертный. Меня поляки почему-то "большевичкой" называли. Как-то сидим за обедом, а девчата и говорят:

— Этот Михель совсем мальчишку загонял, продыху ему не даёт!

Мальчишка был из немцев, работал он, и у этого бедного мальчишки было пятеро братьев и сестёр, а отец воевал на фронте. Михель шпынял парнишку как мог. Любой из наших, русских, на месте немецкого парнишки десять бы раз взбесился, а этот всё терпел. Вот оно, уважение немецких детей к старшим! Вот они, плоды! Говорю:

— Этот паскудник Михель никому не даёт пощады! Сволочь, боится сильных трогать, на слабых отыгрывается! Нет от него покоя ни русским, ни немцам! Вот бы кого уничтожить!

Тут же сидела полячка, хорошо русский язык знала, девчата говорили, что она в любовницах у Михеля была, так она ему мои слова и донесла. С тех пор у Михеля на меня длинный "зуб" вырос. Когда нас после обеда на другую работу посылали посыпать территорию завода опилками и убирали, то Михель стал меня тычками в спину "угощать":

— Пся кревь, большевичка, ты есть свинья, ты у меня пойдёшь на шлам! — один раз такое спустила ему с рук, а после второго тычка взяла его за "душу" и говорю:

— Смотри, Михель, если ещё раз тронешь, то это будет твой аут! От тебя мокрое место останется! — укороченная немецкая лопата была у меня на изготовке. Нас растащили.

— Чтоб тебя разбомбило!

Потом, когда успокоилась, подумала: "Бог её знает, куда бы всё повернулось! Ведь могла бы его и рубануть!"

Проходил на тот момент старший мастер и нашу ссору слышал. Стал выяснять:

— Да вот, — говорю, — меня на "шлам" собирается отправить. А мне хоть к чёрту на рога, не страшно!" — следует пояснение "шлама":

не знаю технологию добычи угля в современной Германии, ничего не знаю и о том, как уголь добывался в те годы, но известно одно: уголь немцы почему-то промывали водой. Где его мыли? На месте добычи? Вот что пишет тетя:

"…уголь мылся, и вода с угольной пылью больше походила на чёрную грязь. Грязь поступала в громадные отстойники, вода уходила, а мокрый отстой угольной пыли оставался на дне бассейна. Девчата, обутые в резиновые сапоги, бросали лопатами "кашу" на конвейер, с конвейера — в вагоны, и всё это отправлялось на другой завод, где из пыли делали брикеты. Ничего у немцев не пропадало, они из угольной породы цемент делали. И вот тот мастер, что ссору с Михелем видел, говорит мне:

— Морген в контору! — ну, думаю, отправят меня на "шлам" лопатой угольную кашу на конвейер кидать в компании с молодыми девчатами. Э, ладно, чёрт с ними, ничего, не умру! Сожаление появилось: "уж если меня всё едино на "шлам" ссылают, так нужно было Михеля разок лопатой уважить!"

На утро прихожу в контору, сменный мастер и говорит:

— Айн момент папиер шрайбен — и тут вошёл штейгер и говорит мастеру:

— Не нужен "папиер" — и повёл меня.

А в конце двора шахты стояла фильтровочная станция, большое здание с подвалом. Насосы стоят. Из здания через дверь выход на железный мостик, который проходит через громадный круглый колодезь. Вокруг всего колодца — желоб, а в средине — будка, и от этой будки отходит крестовина с множеством небольших лемехов. Крестовину медленно вращает электромотор, и она лемехами перемешивает угольную пульп. Лишняя вода перетекает в желоб и уходит за очередной пылью.

На станцию меня и привёл штейгер. Там уже работала русская дежурная, и стала мне объяснять, что и как. Поняла я всё быстро и приступила к работе.

Так я начала управлять этим агрегатом. С чего, как, почему я была определена на такую работу — этого понять так и не смогла. Главная моя задача была такая: пришла на работу — включаю двигатель вращения крестовины и опускаю её в пульпу, а после окончания работы включить устройство для подъёма крестовины из пульпы. Запустить крестовину двигателем с опущенными в "жижу" лемехами могло закончиться поломкой. Аварией. При любой ситуации крестовина не должна лемехами-ножами оставаться в жиже, а иначе лемеха так заиливались в мокрой угольной пыли, что потом никакой силой их оттуда вытащить было невозможно. К бассейну подходила труба, и когда он наполнялся "жижей", я шла в подвал, включала насос и откачивала пульпу в бассейн на заводе. Следила за установкой"