Террор

— Обещаю, будут только факелы, — сказал Фицджеймс.

— И никакой дополнительной выпивки или еды в день карнавала, — добавил Крозье. — С сегодняшнего дня мы перешли на урезанный рацион и не станем менять норму довольствия на пятый день по случаю карнавала, который никто из нас не одобряет в полной мере.

Фицджеймс кивнул.

– Лейтенант Левеконт, лейтенант Фейрхольм и несколько человек, стреляющих лучше среднего, будут ходить на охоту в оставшиеся до карнавала дни в надежде добыть какую-нибудь дичь, но люди понимают, что придется довольствоваться обычным рационом — вернее, новым, урезанным, — коли охотники вернутся с пустыми руками.

– Как они возвращались каждый раз в течение последних трех месяцев, — проворчал Крозье. Более дружелюбным голосом он сказал: — Хорошо, Джеймс. Мне пора. — Он остановился в дверях крохотной каюты Фицджеймса. — Кстати, зачем они красят паруса?

Фицджеймс рассеянно улыбнулся.

— Понятия не имею, Френсис.

Рассвет пятницы 31 декабря 1847 года (хотя в действительности никакого рассвета не было) выдался холодным, но тихим. Утренняя вахта, возглавляемая мистером Ирвингом, зафиксировала температуру минус 73 градуса.[10] Ветра не ощущалось. За ночь все небо от одного горизонта до другого затянуло облаками. Было очень темно.

Большинству людей, похоже, не терпелось отправиться на карнавал сразу после завтрака — после введения нового рациона, занимавшего меньше времени против прежнего и состоявшего из одной галеты с джемом и неполной поварешки ячневой каши, основательно сдобренной сахаром, — но повседневные дела и обязанности требовали внимания, и Крозье согласился отпустить команду на празднество только по завершении всех дневных работ. Все же он дал согласие на то, чтобы матросы, сегодня свободные от служебных обязанностей — как то: драйка палубы, несение вахты, скалывание льда с мачт и такелажа, уборка снега, ремонтные работы, восстановление ледяных пирамид, учебные занятия, — приняли участие в последних приготовлениях к маскараду, и после завтрака около дюжины человек отправились на «Эребус», в сопровождении двух вооруженных мушкетами морских пехотинцев.

К полудню, когда матросам выдали по порции сильно разбавленного рома, владевшее командой возбуждение стало явным. Крозье отпустил еще шестерых человек, закончивших свою работу на сегодня, и послал с ними второго лейтенанта Ходжсона.

Во второй половине дня, расхаживая в темноте по палубе, Крозье уже видел яркий свет факелов сразу за огромным айсбергом, возвышавшимся между двумя кораблями. Ветер так и не поднялся, и звезды в небе не появились.

К часу ужина оставшиеся на корабле мужчины изнемогали от нетерпения, не в силах усидеть на месте, словно малые дети в канун Рождества. Они расправились с ужином в рекордно короткое время — поскольку пятница была не «мучным днем», он состоял из скромной порции трески «Бедный Джон» с голднеровскими консервированными овощами и бертонского пива, налитого в кружку на два пальца, — и у Крозье не хватило духа задерживать людей в кубрике, пока офицеры заканчивали свой более неспешный ужин. К тому же оставшиеся на борту офицеры не меньше матросов рвались отправиться на карнавал. Даже инженер Джеймс Томпсон — который редко выказывал интерес к чему-нибудь за пределами машинного отделения и за последнее время так исхудал, что стал похож на ходячий скелет, — уже находился на жилой палубе, полностью одетый и готовый тронуться в путь.

Поэтому к семи часам вечера капитан Крозье, одетый по возможности теплее, в последний раз проверил восьмерых человек, остававшихся дежурить на корабле, — за вахтенного офицера оставался старший помощник Хорнби, но до полуночи его сменит молодой Ирвинг, чтобы Хорнби со своей вахтой мог поприсутствовать на празднике, — а потом все спустились по ледяному скату на замерзшее море и резвым шагом двинулись по восьмидесятиградусному морозу[11] к «Эребусу». Вскоре толпа из тридцати с лишним человек растянулась в темноте длинной вереницей — на верхушке каждой пятой ледяной пирамиды горел просмоленный факел, освещавший путь, — и Крозье оказался рядом с лейтенантом Ирвингом, ледовым лоцманом Блэнки и несколькими унтер-офицерами.

Блэнки шел медленно, опираясь на зажатый под правой рукой костыль, поскольку потерял правую пятку и еще не вполне приноровился ходить на протезе, но пребывал в отличном расположении духа.

— Добрый вам вечер, капитан, — сказал ледовый лоцман. — Пожалуйста, не сбавляйте из-за меня шага, сэр. Мои товарищи — Толстяк Уилсон, Кинли и Билли Гибсон — позаботятся обо мне здесь.

— Мне кажется, вы идете ничуть не медленнее нас, мистер Блэнки, — сказал Крозье.