Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения

Другую точку зрения на национальную проблему высказывали японские христиане. Они говорили, что для объединения частей империи требуется наднациональная идея, т. е. христианство. Христианские публицисты открыто объявляли, что господствовавшая в то время концепция семьи-нации должна уйти в прошлое. Ссылаясь на западный опыт, они утверждали, что христианство вовсе не отменяет патриотизма, а вот тот, кто не верит в способность японского народа ассимилировать инородцев, занимает антипатриотическую позицию. Утимура Кандзо выдвинул тезис о любви к двум J, имея в виду Японию (Japan) и Христа (Jesus), но подавляющему большинству японцев такое соединение показалось неприятным.

«Христианский» подход был обречен. Отказаться от «семейного» подхода к нации было невозможно. Ученые мужи находили, что великая Римская империя потеряла свою витальность именно из-за распространения христианства, когда религиозная идентичность стала считаться более важной, чем этническая принадлежность.

Тем не менее проблема оставалась. Объявить «аборигенов» членами одной с японцами «семьи» казалась абсурдом – физическая ассимиляция (кровосмешение!) казалась многим буквально святотатством. Заостряя вопрос, будущий национал-социалист Кита Икки (1883–1937) в своей первой публикации 1906 г. вопрошал: будет ли радоваться отец японской нации, император, если он будет провозглашен отцом не только японцев, но еще и негров?[480] В предыдущие десятилетия было потрачено столько сил, чтобы создать японскую нацию и обосновать ее уникальность. Японцев открыто объявляли народом, который под предводительством императора спустился с Неба. Теперь же японцы терзались страхом, что инородцы растворят в себе японцев, которые утеряют свою уникальность.

Несмотря на это, представление о сложном этногенезе японцев и многонациональной Японии все равно обладало большой привлекательностью, ибо оно работало на перспективу. Концепция единой в этническом отношении Японии замыкала японцев в границах страны, делала их «пленниками», находящимися в заточении на «крошечных» островах, ограничивала горизонт, обрекала на островное одиночество.

В это время в сознании японцев с новой силой объективируется ось север-юг. Раньше она имела отношение прежде всего к геомантике, теперь же японцы признаются композитным этническим образованием, сумевшим вобрать в себя этносы «севера и юга». Отсюда делались широковещательные выводы о превосходных свойствах японцев. На физиологическом уровне – умение приспосабливаться к жизни как в холодном, так и в жарком климатическом поясе, а на уровне культурном – способность заимствовать иностранные достижения, перерабатывать и адаптировать их к своим нуждам. И разумеется, по этим параметрам японцы не знают себе равных в мире[481].

Казалось бы – что может быть общего между традиционным конфуцианским дискурсом и современным национализмом? Однако мы видим, что в обоих случаях географический фактор признается решающим для формирования человека вообще и японца в частности. Самоописание с помощью географического кода делало актуальным территориальный дискурс вообще. Но если в токугавской Японии делался вывод о том, что японцы, живущие на прекрасной земле, не должны никуда стремиться, то теперь из композитного происхождения японского народа следовали совершенно другие, далеко (в прямом смысле этого слова) идущие выводы. Раз предки японцев имеют как северное, так и южное происхождение, то и нынешние японцы имеют право на землю своих предков. При этом понятия «север» и «юг» с легкостью истолковывались в расширительном смысле. Юрист (!), публицист и христианин Укита Кадзутами (1860–1946), отвечая на обвинения в том, что войны с Китаем и Россией имели экспансионистские и эгоистические цели, писал, что «в жилах японцев течет кровь разных рас: айнов, которые принадлежат к белой расе, материковых народов, относящихся к монголоидам, негритянской расы, сформировавшейся на Кюсю в результате смешения малайских народов», а потому военные победы японского народа «представляют собой образец совершенства для всех патриотов мира»[482].