Терра

Отец отстранил меня, подтянулся вверх и закрыл за нами люк, единственный источник света, погрузил нас обоих в огроменную, непроглядную ночь.

– Дальше свет есть, – сказал он.

– Ну теперь-то от сердца отлегло.

Отец одним движением снова врубил фонарик на своей каске, проделал то же самое с моей, и я стал жмуриться. Вообще-то ночное зрение у меня было не такое уж плохое, если привыкнуть к темноте, не то чтобы сравнимое с тем, каким обладали братишки и сестрички, но получше, чем у людей.

И все-таки не хватало тут навернуться.

Я представлял канализацию как место, совершенно для человека не приспособленное. Понимаете, в чем странность? Мой отец работал там, и все-таки для меня это было что-то дикое, безумно грязное, совершенно не обжитое, словно созданное природой.

Слева был низкий ход, куда мы пролезли, и я впервые увидел своими глазами это странное место – царство подземных рек.

У греков было пять адских рек: Стикс, Ахерон, Кокитос, Лета, Флегетон. И, еб твою мать, так они и должны были выглядеть. Ну, кроме Флегетона, он же пылает, лавой течет, наверное, или что-то вроде того.

Короче, во-первых, пахло там вполне терпимо. То есть не без дерьма, мочи и причудливой смеси мыльных ароматов, конечно, но не то чтобы я резко пожелал себе респиратор или, тем более, немедленно сдохнуть.

Водой, стоялой, тяжелой, пахло даже сильнее, чем говном или еще чем-нибудь этаким.

Это были речки, настоящие, маленькие речки в бетонных берегах, под полуциркульными кирпичными арочками. Был потолок, на нем подмигивали нервные люминесцентные лампы. Был пол, скользкий, с наростами вроде водорослей и мха по краям, где вода смыкалась с бетонным выступом, – но он был. В живенькую речку вливались струи воды из многочисленных маленьких труб. Она журчала как настоящая. Нет, серьезно, прям подземная река.

– Люди многое заимствуют у природы. Бог умнее всех, с ним нечего спорить, – сказал отец.

Это я запомнил, а что он мне там говорил про районы и бассейн канализования, коллекторы и все такое прочее – вообще нет. Отец болтал с каким-то непринужденным весельем, которого на земле у него не бывало. Что-то мне объяснял с интересом, с каким другие отцы (совсем другие), наверное, рассказывают детям о любимых кинчиках или футболе.

Мне не было скучно, но я все пропускал мимо ушей, так был поражен. И вправду – подземный город. Грязная Венеция. Иногда нам встречались помещения, мы в них не заходили, но отец с радостью объяснял, что здесь можно отдохнуть, а тут резервная система контроля за насосными системами, находящимися отсюда на самом-то деле очень далеко.

– Главная работа, – говорил он, – начинается на водоочистительной станции. У нас дома стоки раньше не очищались. Я был одним из первых людей, которые занялись этой проблемой. Не самым первым, конечно, все началось в конце семидесятых, я тогда еще в армии был, потом учился, но у меня есть заслуги. Есть заслуги, да. Это полезная работа.

– Ну, кому охота в ссаках-то купаться.

– А сдохнуть от туляремии – кому? А знаешь, сколько тут трупного яда? Утопленные кошки, золотые рыбки и хомячки, которых торжественно спускают в сортир, есть умники, которые расчленяют трупы и скидывают сюда по кусочкам. Здесь все человеческие тайны.

– Тампоны?

– И тампоны, господи, кому-то надо заняться твоим воспитанием.

– Тебе, что ль?

Он хрипло засмеялся. Мимо нас проплыл детский ботиночек, когда-то розовый, с грязным голубым атласным бантом. Я сразу задумался, как так вышло, где девчулька его потеряла? Или специально спустила в унитаз, чтобы маме досадить?

– Ой, Борь, а помнишь, у тебя были красные ботиночки, ну, фотка есть, где ты в них на Кольке верхом? Тебе там два или полтора, что ли.

– Помню, – с подозрением сказал я. – А что?

– Вот я их в канализации нашел.

– Хуя ты больной.

– Не матерись. Мать твоя их почистила. А что? Денег тогда не было никаких вообще. Не босым же тебе было ходить в минус тридцать? А ботинки хорошие, между прочим, польские.

– Жаль, я из них вырос.

– И вообще-то при первичном отсеивании много хороших вещей можно найти. Помнишь пульт от телевизора?

– Ой, все, пошел ты.

Теперь мы оба смеялись. Голоса наши эхом отдавались в пустых павильонах, от хода воды на потолке дрожали белесые линии, крошечные световые волны.

– А кроме братишек и сестричек тут есть кто?

– Иногда сюда попадают собаки или кошки. Мы их обычно вытаскиваем.

– А вдруг это не ошибка? Может, они отшельники, хотят жить по своим правилам.

– Не в мою смену.

У каждого моего шага был звук, гулкий, как удар сердца. Ой, и всякий мусор плыл: огрызки от яблок, салфетки, все на свете. Кое-что застревало на решетках, кое-что – продолжало путь.

Вода вся была чуточку вспененная – от мыла, с каким-то молочно-серым оттенком. Ай, слезы смоешь, а они сюда попадут. Мертвая рыбка твоя. Смытый дождем сапожок. Все – подземная тайна.

Мы уже вырубили фонарики, люминесцентные лампы давали ровный, приличный свет. И человеку сойдет, не то что нам. Все повороты, все коридоры, снова и снова – шли за речкой, а она становилась шире.

– Тоннельный коллектор, – сказал отец. – Это уже тебе не ручей.