Терра

Для них моя страна была символом нищеты, не фактической, а какой-то идеологической. Русские стали для американцев абсолютной противоположностью им самим, они думали, что мы не стремимся к успеху и ненавидим деньги.

А Чарли вообще сказал:

– Ну если русский, то ладно. Если русский, ты и так пострадал. Страна Страданий. У нас Страна Радости, а у вас Страна Страданий.

– То-то я смотрю, ты все радуешься да радуешься.

Отец врубил Шостаковича, его самый известный вальс, но через некоторое время запел:

– Солдатами не рождаются, солдатами умирают!

Спел всю песню, перекрывая музыку.

– А ты чего не веселишься?

– Я курить хочу.

– В бардачке сигареты возьми.

Он помолчал, задумчиво глядя на дорогу, рыжую от фар, потом вдруг сказал:

– С твоей матерью вместе мы этого никогда не делали.

– Почему?

– Потому что я люблю ее, – всегда «люблю», а не «любил».

Не мог смотреть, значит, как она себя убивает. А я? А как же я, кто меня любить будет?

Ну я и спросил, чего уж там. И получил ответ:

– А кто тебя учить будет?

Резонно. Я закурил, приоткрыл окно и скидывал туда пепел, который ветер нес обратно, прям мне в лицо. Дышать было невозможно.

– Да скидывай ты на пол, – сказал отец. – Подумаешь.

А потом крикнул вдруг:

– Ты думаешь мне это нравится?!

Я и не вздрогнул.

– Ой, я ни о чем не думаю. Дай мне покурить спокойно.

– Пачку мне дай.

Я протянул ему «Мальборо», он вытянул сигарету, склонился к прикуривателю, совершенно не глядя на дорогу, не обратив внимания на рев проехавшего мимо грузовика.

– Главное, – сказал он, потягивая сигаретку с видимым удовольствием, – не давай себе думать, чувствовать. Что это такое – тебе знать не надо.

– Ты ж говорил – никаких мыслей в голове.

– Я имею в виду потом, Борь. Меньше знаешь – крепче спишь. Есть такие вещи, про которые лучше забывать.

– А когда они часто с тобой случаются?

– Тогда тем более.

Остановились мы, я вышел из машины, отец, чуть погодя, тоже. Подошел папашка к багажнику, открыл его и достал две каски с фонариками.

– Ого, прикольно.

В детстве я такую очень хотел, а отец не приносил и свою не давал поиграться. Говорил, нечего, а то еще ямы будешь рыть.

Никогда он не запрещал мне пить, курить, ходить по крышам, настолько ему было на это плевать. Одно под запретом: земля, копание ям, ну и лазанье в карьеры еще. Короче, нечего тебе внизу делать. Будет еще время умирать.

– Бля, а мы что, прям в канализацию полезем?

– А ты как думал? И не матерись.

– А может, яму выроем?

– За нас уже все вырыли.

– Типа под люк прям?

– В смотровой колодец. Слушай, Борь, не ной.

– Там же жесть.

– Не всегда. Теплопроводные, водопроводные, дренажные системы. Они все под люками.

– Но мы-то полезем в жесть.

– Ну, мы да. Просто не все так однозначно.

Душно было – просто капец. Отец навесил на меня каску, достал из багажника ключ от люка, похожий на погнутый ломик. Отец как-то говорил, что еще таким ключом можно открыть двери в дурках и двери в тамбур в электричках. Ну, то есть в Америке, может, дурки и электрички закрывались по-другому, но канализации – точно так же, как в России.

Мы стояли в каком-то дворе, залитые огнями, светом, спускающимся из окон. От смога воздух казался горьковатым. И это – почти зима, никогда не перестанешь удивляться. Отец утер лоб, а я сказал:

– Пиздец.

– Не матерись. И фонарик не включай.

– А если нас заметят?

– Слушай, я специалист по городским подземным системам. Я все смогу объяснить.

– А меня сможешь?

– Да ты никому не интересен.

Отец встал на колени, принялся открывать люк. Сам люк от московского не сильно-то отличался, даже был попроще, ребристый, с какой-то буковкой посерединке, которую я не рассмотрел из-за папашкиной ладони.

– Там интересно на самом деле. Это особенный мир. Хочешь узнать город – посети его канализацию, – сказал отец. – Это город под городом, в каком-то смысле самая правдивая правда о нем. Изнанка.

– Воняет там?

– Сам сейчас узнаешь.

Отец снял крышку люка, и я увидел зияющий провал, пасть, которую меня с детства приучили опасаться. Открытый люк – кошмар, одна тетенька так заживо сварилась, ужасная смерть. Отец включил фонарик на моей каске, наклонил мою голову вниз, чтобы я увидел лестницу и слабый отблеск воды внизу. Всего-то лужица, может с чьих-то ног натекла. От дождя и то побольше будет.

– Я первый полезу. Не сломай ногу, я тебя умоляю.

Отец легко, привычно спустился вниз, для него это было так же просто, как для меня – закурить. Он не испытывал ни отвращения, ни беспокойства. Я помедлил, взглянул вверх, на золотые окна высоток, на безликий двор, в котором мы оказались, похожий и непохожий на наш. Почему именно здесь? Большая дыра в мироздании? Или, наоборот, крошечная, для меня – в самый раз.

У меня, как знак беды, угас фонарик, попытался я его обратно включить, но затем решил отца-то не раздражать. Ой, спустился я туда, цепляясь за скобы, ноги чуть соскальзывали – металл был отполирован ботинками почти до блеска. Слой ржавчины подошвы сняли с него на отличненько, я еще видел ее наросты по краям.