Терновая крепость

Дюла молчал — ему не улыбалась перспектива каждый день мыть и чистить посуду.

«С Матулой нужно держать ухо востро, — подумал он, — старик знает, что и почему он делает».

Немного погодя они погрузили на доску перемытую и вычищенную посуду и направились к хижине.

— Оставим посуду на столе сохнуть, — сказал Матула, — а потом я ее уберу. А сейчас я, пожалуй, пройдусь граблями вокруг хижины; ты же сходи пока за рыбой — тащи одну из нашего садка. А потом пойдем и посмотрим Терновую крепость. Как вернемся, еще поудим рыбу, если нам покажется мало, и тогда поужинаем. Спать ляжем пораньше, потому как к четырем часам к мосту уже подъедет телега.

— Бегу, дядя Герге, бегу!

— Куда?

— Как — куда? За рыбой.

— Ну чего ты суетишься? И вообще какой смысл спешить рыбачить? Ведь если рыба прожорлива, клев будет; нет — сиди сколько хочешь на берегу, хоть на голове ходи, а рыба ловиться не будет.

— Я хотел сказать, дядя Герге, что сейчас сделаю то, что вы велели.

— Да это мне и без слов понятно. Возьми-ка с собой ружье и, коли вновь появится коршун, бей по нему спокойно.

Но коршун, видимо занятый другим делом, не появлялся. А может, он просто решил, что тут опасно, ведь здесь в него стреляют; и до тех пор, пока из его памяти не сотрется странный, громоподобный звук, он, пожалуй, больше не станет сюда летать.

Ружье лежало раскрытое рядом с Плотовщиком на берегу, потому что он хорошо усвоил: заряженное оружие — всегда опасно, и пусть уж лучше он упустит дичь и не выстрелит по ней, чем ружье случайно выпалит один раз и всадит дробь в человека. Если понадобится, зарядить можно в один момент, но незачем лежать тут заряженному ружью, подобно луку с натянутой тетивой, или гранате с выдернутой чекой — бросок, и она взорвется.

Дюла хотел оставаться спокойным, и он действительно был спокоен, потому что при каждом поспешном или нервозном движении у него в ушах звучал голос его наставника:

«Не суетись!»

И Плотовщик подсознательно все яснее понимал, что и рыбная ловля, и охота, и сопряженные с ними острая борьба и расчетливость приносят куда больше радости, а также успеха, если держать себя в руках и не суетиться без толку. В конце концов, хотя нервы у Дюлы и напряглись до предела, все его движения стали четкими и соразмеренными с необходимостью. Он и сам не замечал, насколько его поведение и движения соответствовали тому, что происходило вокруг него.

Камыши гнулись ровно настолько, насколько было можно, чтобы их не сломал ветер; число яичек соответствовало прочности гнезда, деревья во время грозы пригибались к земле так, чтобы ветер, подобно бурному потоку, мог проноситься между листьями, и только старые сухие ветви с упрямой обреченностью стояли против ветра и с треском ломались, подчиняясь законам природы.

Дюла, возможно, и не осознал еще до конца, но чувствовал естественную, как сама природа, справедливость предупреждения Матулы: «Не суетись!»

Все, что неестественно, что противоречит природе, здесь не годится, мстит за себя: уплывет упущенная рыба, даст промах поспешный выстрел, запутается леска удочки, вздуются на ладонях пузыри, обгорит на солнце кожа.

Здесь ничто не спешит, если нет в том необходимости, но и молниеносно меняется, когда надо. Вот маленькая лысуха плохо усвоила эту заповедь и погибла, потому что должна была погибнуть. В природе выживают только сильные и приспособленные: это истина, в которой заключена сама сила!

То, в чем прежде Дюла видел забаву, приятное времяпрепровождение, спорт, теперь постепенно превратилось в труд, в серьезное дело.

Радость и удовольствие получаешь не только поймав рыбу, но и съев ее! В то же время Дюла решил, что для первобытного человека охота была не только основой существования, но и бессознательным наслаждением и неосознанным спортом. Разумеется, тогда человек еще и не мечтал о спиннинговой катушке и о нейлоновой леске — ведь ему даже железо было тогда незнакомо; однако со своим костяным гарпуном он точно так же подкарауливал рыбу, как Плотовщик сейчас со своей удочкой; а выследить стадо северных оленей или табун диких лошадей, нагнать их и настичь копьем, выйти победителем из поединка с животным означало куда больше, чем сейчас победа в пятиборье.

Мысли Дюлы разбрелись во все стороны, однако один глаз его бдительно следил за спиннинговой катушкой, а другой озирал окрестности, и хотя рыба клевала редко, он не упустил ни одной. Правда, это были преимущественно подлещики, одного возраста, размерами не больше ладони, но Плотовщик уже усвоил, что подлещик — очень вкусная рыба, иные даже вкуснее карпа, если приготовит и зажарит мастер своего дела.

Судя по короткой тени от удочки, дело, наверное, шло к одиннадцати часам. Впрочем, эта мысль была столь же мимолетной, как отражение в воде проплывшего по небу облачка.

Дюла ощупал лицо: опухоль как будто стала меньше. Плотовщику сейчас вовсе не хотелось снова стрелять. Однако если бы появилась достойная дичь, то Дюле не помешала бы схватиться за ружье даже опухоль величиной с арбуз.