Терешкова летит на Марс

Физрука он презирал всей душой. Тот же воодушевлялся. В эпоху информационных войн физрук взял за привычку во время баскетбола подсаживаться к одинокому Игорю (освобождение от подвижных игр!) и обсуждать скандальные передачи Сергея Доренко. Вернее, пересказывать свои впечатления, скудные, все переломанные без мата. Например, он садился рядом, разящий потом и чесноком, и говорил: а че-то я вчера смотрел Доренко, задремал («пьяный был», – проносилось у Игоря), проснулся – а на экране ничего, помехи. И Игорь брезгливо разъяснял известный уже всему городу факт, что вчера губернатор распорядился срочно оборвать трансляцию… Физрук шумно радовался, в ключе: «а я-то проснулся, а на экране нет ниче!» Игорь презрительно улыбался. А потом шагал, ледяной, с распаренными всеми в раздевалку.

Такие сложные дороги вели Игоря в журналистику и литературу.

Они оказались тем более извилисты, что Игорь скандально провалил поступление на филфак. Полгода он занимался аж с завкафедрой, прогорклым профессором, отношения с которым особо не сложились. (Газетные листы с рассказами, горделиво принесенные в первый же день, тот читал оглушительно холодно.) Затем был с позором изгнан с экзамена, пойманный на шпаргалке, и удалялся с мертвой улыбкой, как Остап Бендер с аукциона, а прогорклый профессор смотрел в окно. В панике успели перекинуть документы на некий социально-гуманитарный факультет, там еще принимали. Но это уже совсем другая история. Игорь ткнулся лбом в неохватную небесную тундру, ледяную, как стекло – да он и ткнулся в стекло. На высоте оно стало чуть арбузным по фактуре.

Когда долетели до ясной, безоблачной Москвы, то долго кружили над аэропортом, и то, что кружили, было понятно только по ослепительному утреннему солнцу. Оно – молодое и хищное – заглядывало в салон, как маньяк, то с одной, то с другой стороны и медленно ползало по замершим лицам. Все почему-то подавленно молчали, и Паша подумал, что, наверное, ужас аварийной посадки – это так.

Еще он подумал, что Шереметьево, наверное, болезненно напомнит октябрь, поездку с Наташей, Наташу. Боль не то чтобы заедала, но… Паша не столько, пожалуй, переживал, сколько знал, что переживает, что так должно быть. И, кстати, не напомнило. Они вообще попали в здание аэровокзала через другой терминал. Автобусы – и вовсе сверхъестественные, что твои марсианские корабли, столько «наворотов»; и даже как-то оскорбляло, что эта техника обслуживает такие скучные, такие земные и вчерашние самолеты.

Не имея особого багажа, наша пара очень быстро все прошла и набилась в «газель», в которой все очень смиренно готовились к химкинским пробкам.

– Я на семинарах до вечера, – деловито командовал Павел. – Ты пока съезди в центр, погуляй, что ли.

Он готов был «завещать» свои обычные маршруты, Тверскую – чудовищные кораллы фасадов, заросшие мемориальными досками, набережную Москвы-реки… Своих ведь у Игоря быть не могло.

– У меня ведь дела, ты забыл?! – почти возмутился Игорь и раскрыл толстенькую папку, весь полет по ней долбил пальцами. Паша не сдержал улыбки, так наивно выглядел этот «географический наборчик», который Игорь достал: календарик с картой метро, вырезки из журналов с адресами-телефонами редакций. «Отпечатано в типографии «Известий Совета народных депутатов СССР»». Браво.

– Журналы-то старенькие?

– Ну какие были.

– А ты не думал, что они могли, например, переехать, закрыться?

– Черт, – Игорь всерьез растерялся. – Надо было хоть в инете проверить… Ну в крайнем случае, есть же интернет-кафе?..

Он и правда рванул, рискнул вслепую, просто зная, что какая-то «высшая лига» должна быть в природе, должна была остаться. Все обвалилось в тартарары с тех пор, как родители Игоря, как и всякие порядочные перестроечные интеллигенты, выписывали «Новый мир» и «Знамя». Теперь неизвестно, осталось ли что-нибудь где-нибудь вообще. Это как в голливудских триллерах, после глобальной катастрофы, летит ли самолет, плывет ли катер, вокруг чернота, никого на радарах, и герой за штурвалом уже не очень верит, что найдет живых. Так и Игорь, так и все, кто начинал в провинции на рубеже веков. Игорь распечатал свое лучшее и собрал в папку, чтобы прорываться – неизвестно куда.

На Пашу Москва обрушилась головной болью – то ли от бессонной ночи, то ли от турбин и одиннадцати тысяч метров, то ли от утреннего пива. Он проглотил что-то в первой встречной сомнительной аптеке, но было непонятно: помогло, нет. Свинец в башке оставался. Паша обреченно шагнул на эскалатор, под бесконечно махровый низ какого-то ордена из мозаики, тоскуя, что битый час придется болтаться в грохочущих тоннелях, с головой-то. Он пытался отвлечь себя, цеплялся за все вокруг.