Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

— Ну тогда мне и вовсе делать нечего, — понимающе усмехнулась старуха.

Держась за поясницу, она поднялась со стула и, прихрамывая, двинулась к вешалке. Таня подала ей полушубок, помогла одеться.

— Спасибо, красавица, — пропела Черниха. — Дай бог тебе здоровья.

Черниха ушла.

— Ну и глазищи! — сказала Таня. — Колдунья какая-то.

Она села к брату на кровать, положила на одеяло конверт.

— Ты что это, Костька, болеть вздумал. Санька просил тебе марки передать про собак.

Костя покосился на меня, как бы нехотя взял конверт, вытряхнул на одеяло марки и стал рассматривать. Я поманил Веру на кухню, зашептал на ухо:

— Картошку почисти, брусники принеси, а я в магазин сбегаю, дома-то хоть шаром покати.

— Когда поедем? — коротко взглянула на меня сестра.

— Когда выздоровеет.

Вера согласно кивнула головой, достала из буфета кастрюлю, а я натянул куртку, выскочил на улицу. К дому, ослепив меня фарами, подъехал автобус. Из него боком вывалился Ефим Михайлович, вот бы кому приехать часа на два пораньше.

— Значит, остаешься? — спросил он. — Я Черниху встретил, она все рассказала.

— Остаюсь, куда сейчас с ним! Попрошу, чтоб продлили отпуск.

— Борьке я шкуру спущу, — пообещал Ефим Михайлович. — Совсем распустился. И в школе, говорят, учится плохо. Руки у меня до всего не доходят. Туда надо, сюда надо. Сегодня вот полдня к начальнику ходил — машину выпрашивал. Даже не знаю, дадут ли в следующий раз. — Он потоптался еще немного, оглянулся на шофера. — Ну что, раз такое дело, мы поедем, а завтра я утром заскочу, попроведую.

В магазине полно народу, народ с работы, очередь двигалась медленно. Все набирали помногу, чтобы потом не бегать лишний раз. Когда я уже стоял около продавца, меня хлопнули по спине. Я оглянулся. На меня, улыбаясь, смотрел Сериков. Вот его-то я не ожидал увидеть здесь. Осенью мать писала, что Алька уехал в Ленинград, плавает на кораблях.

— Ты что, своих не узнаешь? — засмеялся Алька. — Гляжу: кто это по нашему поселку топает? Ну, прямо космонавт!

— Скажешь тоже, — улыбнулся я. — Как живешь, где ребята?

Алька глянул мимо меня на разговаривающих у прилавка женщин. Они, казалось, были заняты своими делами, но по тому, как стихли разговоры, можно было догадаться: ничто не ускользнет от их внимания. Мы отошли в сторону, к обитой жестью печи.

— Разъехались вроде тебя, — прислонив ладони к печи, сказал Алька. — Вадик на Усть-Илим улетел, другие в армии служат. Я шофером работаю, может, слышал?

— Мне писали, ты в мореходку поступал.

— Ростом не вышел, — сплюнул Алька. — Два месяца в Питере пожил слякоть, дождь, не понравилось мне, приехал обратно. Буду баранку крутить.

Что-то знакомое, школьное мелькнуло у него на лице, таким он становился, когда его вызывали в учительскую.

Разговор, точно бумага в костре, вспыхнув, тут же прогорел, и уже стало неловко, радостное возбуждение померкло. Что-то пропало, исчезло между нами. У каждого теперь свои заботы, свои дела.

Почему так происходит? Почему мы со временем так меняемся? Мы, которые были одно целое, сейчас стоим, мнемся, не знаем, что сказать, о чем спросить друг друга.

— Костя у меня в колодец упал. Сейчас дома лежит, температура тридцать девять, — перевел я разговор на свое.

— Ты сахар с водкой пережги. Говорят, помогает, — думая о чем-то, сказал Сериков. — Слышал я, не повезло тебе. Моя-то еще крепкая. Только уеду я от нее, — неожиданно озлобляясь, сказал он. — Надоело под юбкой сидеть.

Я вспомнил Галину Степановну, и мне почему-то стало жаль ее. Всю жизнь она тянулась на Альку, старалась, чтоб ее сын был не хуже других, и вот тебе на!

— Она говорила, вроде жениться собираешься, — осторожно сказал я.

Алька отвернулся в сторону, скривил в усмешке губы.

— Не жениться, а женить думает. Тут подыскала одну с образованием, с дипломом. Что я, сам найти не могу!

— Она ведь добра тебе желает.

— Материнская любовь слепа. — Алька замолчал на секунду, потом кивнул на мои унты: — Может, мне такие достанешь? У вас, я слышал, можно.

— Возьму, — пообещал я.

— Будешь уезжать, зайди ко мне. Я у шефа автобус попрошу, — прощаясь, сказал Сериков. — Он ведь когда-то с твоим отцом на фронте был, до сих пор вспоминает. Заскочил бы, конечно, к тебе, да времени нет.

— Вот что, — остановил я его, — адрес мой возьми.

Я отыскал клочок бумаги, записал. Алька, не глядя, засунул его в куртку и, косолапя, заторопился к выходу.

Я купил сыру, селедки, бутылку красного вина. Кое-как рассовал все по карманам, пошел домой. Дома было жарко, весело потрескивали дрова в печи, трещала на сковороде картошка, раскаленно алел дальний угол духовки. Таня домывала на кухне пол.

— Мужчины, как всегда, недогадливые, — смахивая рукой со лба волосы, сказала она. — Нет чтоб сумку взять, так обязательно в карманы напихают.

Я тщательно вытер ноги, прошел к столу и стал выкладывать покупки.

— Ты что такой сердитый? — Таня снизу заглянула мне в глаза.

— Степ, а мы портфель в чемодан не положили, — подал голос Костя. — Я сейчас лежал и вспомнил.

— А где он у тебя был? — удивился я, вспомнив, что Костиного портфеля в чемодане не было.