Теплица

И еще одно событие явилось вехой в бесконечном потоке времени. Во время одной из гроз Яттмур родила сына.

Это стало смыслом ее жизни. Она назвала младенца Лареном и обрела душевный мир.

На склоне горы в далеком уголке планеты Яттмур, баюкая, качала на руках спящего сына.

Вершину горы омывали лучи вечного заката, ее подножие скрывалось в ночи. Все вокруг покрывала ночь, лишь изредка прерываемая красноватыми огнями — там, где горы устремлялись ввысь, стараясь достичь света — будто подражая живым существам.

Даже там, где тьма была наиболее плотной, она все же не была абсолютной. В точности как и смерть не совсем окончательна — химикаты, составлявшие жизнь, воплощаются в чем-то новом, чтобы вскоре возродиться сызнова, — так и темнота часто давала о себе знать лишь меньшим уровнем освещенности: то было царство, где таились существа, изгнанные из более светлых и более населенных областей.

Среди этих изгоев были и «кожистые перья», парочка которых носилась высоко над головой матери, совершая в полете акробатические трюки, — они то устремлялись к земле со сложенными крыльями, то расправляли их снова, чтобы воспарить вновь в восходящем потоке теплого воздуха. Младенец проснулся, и мать показала ему летающих в небе существ.

— Вон они летят, Ларен, у-уух, вниз в долину и — гляди, вот они! — снова к солнцу, вон как высоко.

Младенец сморщил носик, порадовав Яттмур. Кожистые летуны ныряли и переворачивались в воздухе, отблескивая на свету, прежде чем скрыться в путанице теней, — для того лишь, чтобы вынырнуть из них снова, словно из морской пучины, взвиваясь порою настолько высоко, что почти касались низких облаков. Те распространяли вокруг себя бронзовое свечение; такие же неотъемлемые части пейзажа, что и сами горы, облака отбрасывали свет на погруженный во тьму мир, разбрызгивая его, словно капли дождя, пока пустынные холмы не окрашивались мимолетной, смутной желтизной и золотом.

Среди этого сплетения света и сумрака парили «кожистые перья», питавшиеся спорами, которые даже здесь летели плотным потоком, несомые ветром прочь от вечно воспроизводящей себя махины, покрывшей солнечную сторону планеты. Ларен забулькал от удовольствия, вытянув кверху ручонки; его мать Яттмур тоже защебетала, радуясь каждому движению ребенка.

Один из перьев-летунов круто падал вниз. Яттмур следила за ним с нарастающим изумлением, заметив теперь, что птица вовсе потеряла контроль. Она юзом пошла к земле, и вторая птица, ее верный товарищ, следовала за нею, ярко мерцая крыльями. На мгновение Яттмур показалось, что птица сумеет выровняться, но затем та с хорошо слышным хлопком врезалась в горный склон!

Яттмур поднялась на ноги. Она видела «кожистое перо» — недвижный комок, над которым по-прежнему кружил осиротевший товарищ.

Она не единственная следила за фатальным нырком. Чуть поодаль на склоне один из людей-толстячков бросился к упавшей птице, криком подгоняя на бегу своих компаньонов. Яттмур ясно расслышала в разреженном воздухе слова: «Идите и посмотрите глазами на упавшую птицу с крыльями!», она слышала и топот подошв толстячка, рысцой спешившего вниз по склону. По-матерински опасливо она смотрела ему вслед, сжимая Ларена и сожалея — как о любом происшествии, нарушавшем спокойствие ее размеренной жизни.

Но кто-то кроме них тоже заметил упавшую птицу и уже торопился к ней. Яттмур заметила на склоне несколько фигур, ловкими прыжками преодолевших горную кромку. Она насчитала восемь затянутых в белое существ с острыми носами и большими ушами, хорошо заметных на темно-синем фоне долины. За собой они тянули волокушу.

Они с Греном называли этих созданий «горцами» и следили за ними с неусыпным вниманием, ибо те были быстры и хорошо вооружены, хотя никогда и не делали людям ничего дурного.

Несколько секунд картина не менялась: трое толстячков трусцой направлялись вниз, восемь горцев спешили вверх, и над их головами описывала круги единственная птица, не знавшая, что ей предпринять — спуститься ниже и оплакивать товарища или же спасать собственную жизнь. Горцы сжимали в руках луки со стрелами; крошечные на таком расстоянии, они высоко подняли свое оружие, и Яттмур преисполнилась тревоги за судьбу трех пухлых недоумков, с которыми она проделала столь долгий путь. Прижав Ларена к груди, она выпрямилась в полный рост и позвала их:

— Эй, толстячки! Вернитесь!

Как раз в это время самый нетерпеливый из дикарей-горцев пустил стрелу. Быстро и точно просвистела она — второе «кожистое перо» по спирали помчалось вниз. Прямо под ним первый из бегущих толстячков пригнулся и завизжал. Падавшая птица, все еще слабо махавшая крыльями, в падении ударила его меж лопаток. Споткнувшись, тот упал, а птица, беспомощно трепыхаясь, запрыгала вокруг него.

Толстячки добежали до спешивших им навстречу горцев.

Резко развернувшись, Яттмур бросилась к пропахшей дымом пещере, давшей приют ей самой, Грену и их младенцу.

— Грен! Пожалуйста, выйди! Толстячков сейчас поубивают. Они там, внизу! На них напали те ужасные белые люди с большими ушами. Что нам делать?