Тень Одержимого

За изумрудными кронами выросли башни и галереи Лувра. Прониной никогда не нравился этот музей — видимо, из-за пирамиды, так напоминавшей штаб-квартиру Охранительного Бюро. К счастью, это стеклянное уродство находилось во дворе и не было заметно с набережной. Ефросинья в который раз поймала себя на мысли — зачем так держаться за работу, которую недолюбливаешь, но короткий ответ «потому что на то воля Императора» заглушил сомнения и рефлексию. Свыше велено помогать людям и обществу, к чему она всю жизнь и стремилась. И, в конце концов, разве ей не нравилось жечь и пытать предателей?

Не успела Пронина оглянуться, как река разошлась в две стороны. Перед охранительницей выступал заострённый берег острова. Она прошла чуть дальше и увидела его — живой памятник древности, словно феникс, восставший из пепла ужасных пожарищ и Объединительных Войн. Две прямоугольные каменные башни возвышались над ровной площадью, куда Фрося прошла по мосту, а между ними, будто дивный цветок с ажурными лепестками, находилось круглое окно.

Собор Парижской Богоматери со своими готическими окнами, резным шпилем, уходящими в сад контрфорсами, горгульями на стенах и статуями святых у входа напоминал имперские храмы на множестве планет. Вот только это был храм совсем иной религии, которая ушла в прошлое, как и породившие её более давние верования. Эпоха изменилась, и прежние ценности стали для неё непригодны. Бог больше не требовал от человека сострадания и любви к ближнему — да и о какой любви могла идти речь, когда Империя была окружена со всех сторон врагами: от чужаков снаружи до разрушителей изнутри?

Но всё равно собор не растерял своего обаяния для Фроси. Она любила там уединяться, рассматривая мрачные готические своды и светлые красочные витражи. Иногда включала робота-звонаря Квазимодо, названного в честь персонажа одной старой книги. С ней Фросю познакомил Баррада, который регулярно проводил музыкальные вечера и однажды ставил спектакль по мотивам. Пронина не стала сейчас заходить внутрь, она хотела послушать колокола снаружи. Достала из кармана пульт — тот самый, которым управляла флаером — и нажала на кнопку сбоку. И высоко над землёй, в одной из башен собора робот начал тянуть манипуляторами за канаты, привязанные к исполинским колоколам.

В центре площади Фрося закрыла глаза, слушая, как над городом разливается звон. Большие колокола казались неповоротливыми, как одомашненные бронтодонты. Их низкий, гулкий звук раздавался редко, напоминая о порядке и о том, что у всего в жизни есть конец. В противоположность маленькие инструменты звучали радостно, игриво. Они подпевали друг другу, словно стая райских птиц. Нотр-Дам был единственным местом, где Ефросинья воспринимала колокольный звон именно как музыку, как искусство — в храмах Императора как на Великородине, так и в других мирах она приобщалась к Его всеблагому свету.

Звуки, похожие на журчание реки, уносили Фросю ещё дальше на просторы воображения. И перед её мысленным взором снова вырос безногий предатель, а вслед за ним — человек в зеркальной маске. Охранители уже несколько дней не могли поймать таинственного преступника в плаще. Не было ни одной зацепки, и арестант не выдавал своего начальника даже под пытками. Ефросинье предстояло снова им заняться после этой прогулки, поэтому она не могла просто оставить эти навязчивые образы.

Но дальше мысли понесли её в совсем другом направлении. Пусть Фрося была женщиной, порой она чувствовала себя похожей на того самого горбуна Квазимодо. Тоже страшной и отвергнутой всеми, хоть и без таких сильных физических недостатков. А по-пасторски строгий Матвей Руденко сыграл для неё роль Клода Фролло — внезапного благодетеля, одержимого тайным знанием и посадившего её на поводок.

Теперь Пронина служила Филеасу Барраде, Великому Охранителю всей Империи, но главный охранитель Великородины по-прежнему являлся ей во снах, под маской отеческой заботы ещё сильнее прививая чувство неполноценности, которую побороть можно только самоотверженным служением Богу-Императору… Словно бы, исполняя священный долг перед Империей, Ефросинья не только получит право на спасение, но и утвердится в своих и чужих глазах, покажет, что она равна Аграфене или даже лучше её…

— И снова здравствуй, Деннис.

Пронина сидела на стуле напротив пыточного агрегата, к которому привязали пленника. Тот ничего не ответил охранительнице, а только усмехнулся, обнажив разбитые зубы. За минувшие дни его физическое состояние сильно ухудшилось. Исхудавшее, лишённое ног тело покрылось красными пятнами ожогов. Растрёпанные волосы слиплись в большие пряди, часть головы была в проплешинах. Лицо осунулось, под глазамивозникли мешки, но внутри, увы, продолжал гореть огонь нечестивой веры.

— Возможно, ты хочешь мне что-то сказать? — подняла бровь Ефросинья.

Разрушитель посмотрел на неё исподлобья полным ненависти взглядом. Она же поднесла палец к пульту управления, и его голова тут же вздрогнула — похоже, незаметно для него самого, но очевидно для Прониной.